Вряд ли я бы смог пересказать сюжет вразумительно. Это была небольшая киноновелла об одиночестве, день женщины, бесцельно бродящей по большому городу. И конец: машина «скорой помощи», люди в синих халатах, врывающиеся в кафе, заломленные руки, отчаянные глаза героини. Оказывается, она сбежала из психиатрической лечебницы… Вот, собственно, и все. Как такой фильм вообще мог попасть в те годы на фестиваль, непонятно. Потом я долго думал об этом фильме, но никогда не идентифицировал его с именем автора, не пытался узнать, кто она. И вот сейчас был потрясен и взбудоражен. Значит, это она?! Мне стало страшно. Нет, меня не пугало то, что она старше или талантливей, — все это только возбуждало, но я почувствовал, что она, ее образ, надвигается на меня, как девятый вал, и лучшее, что я мог бы сделать, — больше ни разу не подходить к ней. Но я был слишком молод для такого решения.

Хотя у меня был опыт общения с женщинами. Отец работал главным инженером на самом крупном заводе города, деньги у меня водились. Чтобы «познать жизнь», мы с приятелями частенько просиживали в ресторанах, ездили на ипподром, пускаясь порой во все тяжкие. Естественно, приключения не обходились без женщин. Но сильных увлечений у меня до сих пор не было. Наверное, я многим подпортил впечатление о первой любви, потому что предпочитал не встречаться с девушкой дольше месяца, а иногда — что было чаще всего — и одной недели. Мне хотелось всего, много, разного и сразу. Вид устоявшихся влюбленных парочек нагонял на меня тоску. Я ни разу не раскаялся. Правда, один случай заставил меня немного остепениться. Тогда мы — я и двое моих друзей — сидели в ресторане «Ручеек» и подыскивали достойные объекты для продолжения вечера на квартире у Мишки. Это был парень из богатой «партийной» семьи, жил в четырехкомнатной квартире в центре города и часто оставался один — родители разъезжали по «загнивающему Западу». Приятели уже выбрали себе по девчонке и ждали начала танцев. Я же, как всегда, выискивал «нечто». Меня не интересовали слишком красивые девушки. Тогда еще не было понятия «модельная внешность», но волоокие длинноволосые и большегрудые блондинки никогда не привлекали моего внимания, хотя с ними было проще. Объекты моего внимания, как правило, по ресторанам не ходили, хоть тогда это и стоило по нынешним меркам — копейки.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивали меня приятели.

Я отмахивался и озирался по сторонам. Когда уже совсем потерял надежду и обратил свой взор на слегка перезревшую девицу за соседним столиком, в зал вошли трое барышень и уселись за самым дальним столиком.

— Есть! — доложил я друзьям тоном рыбака, у которого «клюнуло».

На одной из девушек было черное платье. И это поразило мое воображение: летом, когда все ходят в светлом, она вырядилась столь мрачно и этим очень выделилась из окружающей обстановки. Кроме того, у нее были волосы медного цвета — пушистые и с «искринкой». Словом, очень красивые волосы.

Я подозвал официанта и велел отнести барышням бутылку шампанского. Я любил погусарствовать, а особенно — понаблюдать за реакцией: наши женщины еще не были приучены не то что к «бесплатному сыру», но и к вещам более элементарным. Вот и эти тут же склонили головы и принялись возбужденно перешептываться, стреляя взглядами по всему залу. Вначале даже хотели вернуть бутылку официанту. Он что-то долго им говорил, а потом (вот сволочь!) кивнул в сторону нашего стола. Все трое, как по команде, повернули головы, оглядели нас и резко отвернулись, делая вид, что им на нас наплевать. По их мимике я пытался представить, о чем они могут говорить. Во-первых, решают, кому прислан подарок (судя по тому, как вспыхнуло лицо рыжеволосой, обе подружки убеждали в этом именно ее). Во-вторых, мучаются вопросом: что делать дальше? В-третьих, обсуждают нас и теряются в догадках, кто из троих сделал столь королевский жест. Начались танцы, и я прекратил их сомнения: подошел и пригласил рыжеволосую на танец. А потом мы все сидели за одним столом до глубокой ночи. И мы щедро оплачивали девичьи капризы — шоколадку, салат из искусственных крабов и бутылку «Медвежьей крови». То, что вечер будет продолжен на квартире, ни у кого не вызывало сомнения. Девушку в черном звали Сашей. Но это имя ей катастрофически не подходило, а уж еще глупее звучало «Шурочка». Платье на ней при ближайшем рассмотрении оказалось дешевеньким, туфли — детскими. Она заканчивала школу, ее подруги были старше и обе работали на швейном комбинате. Несмотря на то что эти фабричные девочки казались бойчее и сговорчивее, «моя» от них не отстала и, как только мы все оказались в Мишкиной квартире, она совершенно естественным образом оказалась со мной в постели. Когда позже я спросил ее почему, Саша удивленно вскинула брови: «Ну ты же угощал нас!» Ха, как порядочная девушка она считала своим долгом расплатиться. Я потом долго не мог забыть ее. И не только потому, что меня поразило ее платье и волосы (все другое в ней скрывалось от меня, словно в тумане) — она была из какого-то иного, испугавшего меня мира. Тогда я не мог представить, что он существует! Мы встречались несколько раз. Но как-то вяло: меня влекли новые впечатления, она же вообще была какой-то равнодушной, слишком аморфной по отношению ко многим вещам, которые меня приводили в восторг, — последний фильм Захарова, новый сборник Евтушенко, бардовские фестивали. Окончательный разрыв произошел, когда, глядя, как рабочие поднимают на торец дома патриотический плакат с фотографиями тогдашних руководителей страны, она сказала:

— Вот — свиньи! Все им мало!

Я, сынок главного инженера прославленного завода имени Ленина, опешил — как она может так говорить?

— Конечно… бывают перегибы, но в общем… — промямлил я, — как можно быть не патриотом той страны, в которой живешь?

Она удивленно и даже, как мне показалось, слегка презрительно взглянула на меня:

— Все патриоты сейчас — сидят.

— Как это — «сидят»? — не понял я. — Сидят — бандиты.

— Ага, бандиты! — съязвила она. — Бродский, Стус, Солженицын… Все — бандиты.

— Ну, положим, Бродский сел за тунеядство, — не сдавался я. Об остальных я ничего не мог сказать.

— Ага, — еще ехиднее повторила она. — Поэт должен вкалывать!

— А разве нет?

И тут она прикусила язычок, хотя щеки ее пылали. Потом, анализируя разговор, я понял, что девочка наслушалась лишнего от родителей. И испугался. Теоретически я знал, что существуют люди, недовольные строем. Но чтобы вот так столкнуться со всем этим, да еще и в лице какой-то девчонки! Моя жизнь казалась мне прекрасной, и я не хотел, чтобы в нее входила смута, фронда, неразбериха. Все хорошее, талантливое и передовое, как мне казалось, и должно преодолевать преграды и трудности. Иначе и быть не могло! А она твердила: «Свобода не может быть дозированной!» И я не понимал, о чем она говорит. Да и понимала ли это она сама своим полудетским умишком? Скорее всего, просто повторяла слова взрослых… Предателей родины и штрейкбрехеров!

Наши встречи сошли на нет. А потом я часто вспоминал ее. А потом понял, О ЧЕМ она говорила, и почувствовал себя полным ничтожеством… Как ни странно, вспомнил я эту девушку именно после просмотра фильма «Безумие», который и сняла Елизавета Тенецкая…