далеко за родниковой водой и не один раз купались в крохотной речушке, в которой даже в самом глубоком месте было «воробью по колено». Как мог умудриться утонуть здесь взрослый здоровый человек, совершенно не понятно. Но факт оставался фактом.

В армии за все должен отвечать командир. Какое наказание понес отец, я не знаю, но только он скоро был переведен в морские пограничники, и мы переехали в Очамчиру.

Это было последнее место службы отца. Этот городок запомнился мне тем, что сначала мы жили на так называемом «карельском перешейке» — узкой песчаной косе, в утлом фанерном домике, который во время шторма продувался насквозь.

Не помню, сколько времени мы там провели, но знаю, что за это время я успел дважды переболеть воспалением легких, и с тех пор у меня на левом легком «затемнение». Затем мы получили жилье в двух или трехэтажном доме, который стоял на самом краю обрыва. С каждым штормом обрыв приближался к нам на несколько метров. Чем все это закончится, я узнать не успел. Отец уехал куда-то довольно надолго, а затем вернулся как-то ночью в непривычном штатском костюме.

Он протянул мне мокрый, грязный и очень холодный комок и сказал:

— Геночка, это снег.

Позже он говорил, что воспользовался приказом о сокращении в армии и вовремя подал рапорт об увольнении.

Так закончилась наша жизнь в Грузии.

«Охота к перемене мест»

Каждый год мои родители отправлялись в отпуск к родителям мамы в Закарпатье.

На первый взгляд в этом не было ничего странного. В самом деле: испокон веков близкие родственники приезжают в гости друг к другу. Странность заключалась в другом. Мы уезжали от теплого моря, куда большинство наших соотечественников тянулось испокон веков, преодолевая подчас значительные трудности и невзгоды. Правда, Закарпатье тоже считалось курортным местом со своими, весьма впечатляющими достоинствами.

Тем не менее, каждое лето мама упаковывала чемоданы и прочий багаж, и мы сначала втроем, а потом и вчетвером с моей малолетней сестрой загружались в пассажирский вагон. Я прекрасно помню всю первую часть нашего путешествия. Когда в открытые окна нашего поезда с одной стороны врывался теплый ветерок погожего синего моря, а с другой — высились покрытые снежными шапками горные вершины. В купе мы занимали только две полки, а две другие — чужие дяди и тети, чаще всего грузины или абхазцы, как правило, тоже с детьми. Я помню, как взрослые всегда непринужденно общались, и, если с ними была девочка, то обязательно нас «сватали».

На этом самая привлекательная часть путешествия для меня заканчивалась. Поезд выезжал на равнину, а нам предстояли две пересадки, кажется, в Ростове и Харькове. Вокзал неизменно встречал нас невообразимым гвалтом и скученностью. Взрослые и дети располагались на скамьях и в проходах между ними, на узлах и чемоданах. Некоторые, очевидно, подолгу. Здесь они ели, спали и громко разговаривали. Мы с мамой с трудом находили какое-нибудь относительно свободное место и присоединялись к господствующему здесь распорядку.

Иногда, если повезет, нам доставалось место в комнате «Матери и ребенка». Я помню, что в комнате было много свободного места и грудой навалены большие потертые игрушки. Отец отправлялся штурмовать билетную кассу в надежде закомпостировать билеты на ближайший проходящий поезд. И хотя у него была очередь в специальную «Воинскую кассу», желающих уехать в ней было не меньше, чем во всех остальных. Рано или поздно отец добывал билет, и мы отправлялись вплоть до следующей пересадки. На этом вокзале повторялось в точности то же самое. После месячного отпуска в Закарпатье у родственников мамы, мы отправлялись в обратную дорогу, и опять подолгу застревали на вокзалах в местах пересадки.

А затем, когда мы уехали из Грузии насовсем и несколько лет вообще никуда не уезжали, по ночам мне стали сниться поезда и дальняя дорога, и шум, и ветер в ушах.

Отец. В Закарпатье

В тридцать шесть лет отец вышел в отставку и получил пенсию, совсем не плохую по тем временам, из-за того, что его воинский стаж приходился на годы войны и службы на границе. Одна незадача: ему не позволялось получать на работе больше определенного, кстати, совсем не высокого предела.

Поскольку на родину отца ехать было нельзя, решено было отправиться к родителям мамы, которые вслед за старшей своей дочерью перебрались жить в Закарпатье.

Несмотря на то, что отцу, как демобилизованному офицеру, полагались преимущества в получении жилья, нам пришлось еще довольно долго мыкаться по частному сектору, прежде чем мы получили в Мукачево довольно приличную квартиру в одноэтажном доме по улице Севастопольской.

Отцу приспособиться к жизни на «гражданке» оказалось очень непросто. Вернее, дело было даже не в самой гражданской работе, а в той специфической атмосфере погони за прибылью, которую отец считал наследием капиталистического прошлого. Ведь советской власти было в этих местах меньше десятка лет.

Он последовательно работал ревизором, водителем автобуса, водителем грузового такси, и, наконец, водителем такси легкового. Но везде, он так или иначе имел дело с дополнительным, «левым» заработком, а от него отца мутило, и угрызения совести не давали спокойно спать.

Ему казалось, что это только на Западной Украине такие порядки, а в России, и даже на востоке Украины люди живут по-другому, и поэтому он постоянно хотел из Закарпатья уехать. Была и другая, этническая часть этой проблемы. Отец, возможно, острее других чувствовал плохо скрываемую, а зачастую, и демонстративно подчеркнутую, неприязнь не только к русским, «москалям», но даже и к украинцам «восточникам», то есть, приехавшим с востока Украины. Он всю войну прошел в погранвойсках, поэтому не понаслышке знал, кто такие «бандеровцы», которые действовали, можно сказать, совсем рядом с Закарпатьем.

Этот рассказ об отце я написал совсем недавно. Мне кажется, что так его мысли и чувства, которые до сих пор живут во мне, можно передать более выпукло и точно.

Отец, Жаботинский и Смуженица

Если кабинет заместителя директора городского автобусного парка Ицхака Абрамовича Жаботинского часто и раньше бывал задымлен по причине пристрастия его хозяина к крепкому табаку, то сейчас он просто утопал в сизом дыму.

Ицхак Абрамович, по совместительству также парторг автопарка, напряженно думал. У него на столе лежало личное дело члена партии с 1942 года, капитана в отставке Кумохина Вениамина Федоровича, моего отца. В графе образование значилось — 7 классов, а в графе специальность и вовсе стоял прочерк. Кумохин сидел на стуле как раз напротив своего будущего начальника, но видел того как