контейнера. Вафля была принесена домой, отмыта до блеска. Оказалось, что она не работает, и Лиза положила ее на балкон, собираясь в ближайшие выходные отнести Вафлю в ремонт. Вафельница лежала на полке и весело поблескивала на солнце начищенным бочком. Лиза радовалась: ну вот, еще одна брошенная душа обрела дом.

Вскоре рядом с Вафлей на балконе оказался утюг Утюг, несколько почти целых кукол, которым Лиза не придумала имен, но дала свою фамилию – девичью, пара вполне приличных сапог, потом еще одна. Лиза словно прозрела и была потрясена: сколько вещей выбрасывают неблагодарные, несправедливые люди. Вот сапоги те же: украшали чьи-то ноги, носили их по плохому асфальту (вон как сбиты каблуки!) – а их на помойку! Ну ведь жалко же! Ведь вещи страдают, как и люди, просто никто не чувствует этого. Не видит их отчаянного горя! Только Лиза видела, видела и страдала вместе с ними. И только когда она спасала от одиночества очередную выброшенную вещь, на душе у нее становилось почти хорошо. И светло.

А потом вдруг туман поглотил ее почти полностью. Он занял всё место в ее голове, совсем не давал думать, и двигаться она стала медленно, с трудом. На работе начальница долго что-то говорила ей, просила пойти к врачу, но Лиза боялась врачей. Она добрела до отдела кадров и, тщательно и мучительно переписывая с образца, сотворила всё-таки заявление об увольнении. После увольнения стало спокойнее, не надо было вставать утром, умываться и надевать чистую одежду, не надо скрывать от всех, что цифры стали одинаково непонятными, словно плоскими, пустыми. Раньше они разговаривали с Лизой, а теперь молчали и сбивались во враждебные стаи.

Зато она разговаривала с вещами. Иногда Лиза выныривала из своего тумана и понимала, что, конечно, никто с ней не разговаривает. Она просто вела длинные разговоры – то со сгинувшим в один миг и насовсем Вадиком, то с благодушно развалившимся в кресле Мишкой. Но каждое просветление в голове давалось тяжело: Лиза словно просыпалась от тяжелого сна и видела, что в квартире громоздятся чужие вещи, грязно и пусто в холодильнике. Она начинала драить пол, стирать вещи, протирать пыль, мылась сама. А потом словно оступалась и снова падала в пропасть, на дне которой стелился успокаивающий туман.

После увольнения Лизы прошло несколько месяцев, она проснулась в один из дней и поняла, что очень голодна. Нечеловечески. Она не помнила, когда последний раз ела и что. Нашла в шкафу початую пачку макарон, сварила, с жадностью съела. Оделась и вышла на улицу, чтобы понять, где взять еды. Дошла до продуктового магазина, уперлась взглядом в коряво написанное объявление «Требуется уборщица» – и вечером уже вышла мыть полы в большом супермаркете напротив дома.

Это была хорошая работа. Полы можно было мыть и в самые туманные дни, не надо думать. Трешь пол и всё, шваброй вправо-влево, вправо-влево. А еще поздно вечером на помойку за магазином грузчики выносили подгнившие овощи и фрукты, пустые коробки, испортившийся хлеб. Лиза набирала целые пакеты еды и несла домой. Тщательно выбирала яблоки, помидоры, огурцы – те, которые еще можно было спасти. Хлеб она не ела, а сушила из него сухари и пересыпала их в большой холщовый мешок. Там ему было лучше.

Просветы в тумане случались всё реже. Лиза помнила отрывками: вот она встает на стул, чтобы положить выброшенную клавиатуру и разбитые тарелки на гору других вещей на балконе. Вот ее утром будит кошка, сидя рядом с ее головой и зло мяукая. Откуда взялась кошка – грязная, с оторванным ухом и бегающими по лысой морде блохами, Лиза не помнила. Но подскочила и побежала кормить свою новую сожительницу. Вот она перешагивает через кучу каких-то лохмотьев, чтобы подойти к креслу и поправить Мишку, чтоб ему было удобнее смотреть телевизор. Вот дверь на кухню перестала закрываться из-за того, что Лиза пожалела и спасла целых три старых хромых стула. То вот стоящая в дверях соседка, которая кричит: «Тараканы! Тараканы!», а в голове у Лизы вопрос доплывает до сознания медленно, как круг на воде: при чем здесь тараканы? Какие тараканы?

Первый за пять лет визит Вадика обернулся огромным скандалом. «Ты что?! Ты что наделала?! Свинья! Дура! Идиотка! Ты свихнулась?! Ты что творишь?!» – гундосо кричал он, зажав одной рукой нос, а другой яростно жестикулируя. Он метался из одной комнаты в другую, высоко задирая ноги, перешагивая через вещи и напуганных кошек, брезгливо выбирая место, куда поставить ногу для следующего шага. Лиза металась за ним, ошалев от внезапности этого нападения, от радости и от боли, которая вернулась в душу с появлением мужа. «Всё выкинуть!» – гундосил Вадик, распинывая то, что Лиза так долго и так тщательно спасала от небытия. Всё вокруг тревожно шелестело, хрустело, со стуком падало.

«Ничего не надо! Не надо выбрасывать! Их уже выбросили, а я спасла! Ты не понимаешь! Это мои вещи, мы вместе!» – кричала она Вадику, но он то ли не слышал, то ли не понимал ее криков. Лиза никогда не видела его таким… напуганным. И еще она больше почувствовала, чем увидела – муж избегал смотреть на нее. Хотя она похудела, отрастила волосы, у нее теперь было много яркой одежды. Но Вадик не смотрел, отворачивался, и это тоже было больно.

«Завтра приеду с грузчиками, всё вынесу, а тебя в психушку упеку!» – крикнул Вадик в Лизино худое лицо, обрамленное давно не мытыми серыми волосами. Та не очень поняла суть фразы, но поняла, что это угроза. И, пожалуй, впервые в жизни решила, что надо спасаться самой и спасать всё свое окружение – спасенное и теперь навсегда не одинокое.

Вадик ушел, а Лиза торопливо вышла на лестничную клетку, засунула в замочную скважину найденную в дебрях комнат жвачку, утрамбовала булавкой, вернулась в квартиру, захлопнула дверь, задвинула железную задвижку. Потом подумала, нашла тюбик «Суперклея» и выдавила его по периметру двери и в замочную скважину со своей стороны. В голове ее была потрясающая ясность, каждая новая мысль звенела и вибрировала между висками. Лиза действовала быстро, четко, радостно улыбаясь. Она твердо решила, что не позволит мужу еще раз разрушить ее мир, разлучить ее с тем, что ей дорого.

Она разобрала вещи с кровати, согнала с нее кошек, с удивлением обнаружив среди них незнакомых котят. Не без труда добравшись до кресла, вытащила из него Мишку, положила медведя в свою кровать и легла рядом. Обняла его теплое мягкое тело. И стала ждать.

В следующий день была тишина, Лиза даже вставала покормить орущих от голода кошек, но потом опять ложилась. Голова была ясная, но ломило затылок, и было понятно, что туман снова надвигается. И Лиза просила его подождать, ей надо было спастись до того, как она снова потеряет способность думать. На следующий день тишину квартиры взорвал дверной звонок, он трещал и трещал, кто-то – видимо, Вадик – долбил ногами в дверь. Ругался, попытавшись вставить ключ в замок. Слышно было, что он с кем-то говорил на лестнице, но потом ушел. Лиза продолжала лежать, боясь, что муж вернется. Она то засыпала, то просыпалась, но продолжала лежать, почти не шевелясь, обнимая Мишку.

Потом она потеряла счет времени, выныривая из забытья, отгоняя от себя надоевших злых кошек. Снова звонили в дверь, долбились. Когда срезали железную дверь с петель, Лиза не слышала. Она лежала без сознания. Кошки орали от голода и ужаса.

Лиза пришла в себя в машине скорой помощи. Рядом сидел серый от ярости и отвращения Вадик. Лиза поняла, что она проиграла, спасти не удалось никого. И себя тоже.

«Не бросай меня», – просипела она мужу и попыталась взять его за руку.

Он отдернул руку, рот его нервно дернулся:

«Забочусь я о тебе, понятно? Сейчас врачи тебя… будут лечить».

«Я боюсь. Не бросай меня», – повторила Лиза одними губами.

Но Вадик отвернулся к окну, не увидел и не услышал.

Лизу привезли к длинному облезлому зданию. Вывели из машины, раздели, помыли, завернули в огромную и пахнущую порошком белую ночную сорочку. Потом с ней разговаривал молодой врач, строгий, но с мягким взглядом. Задавал странные вопросы. В конце спросил, зачем Лиза приносила домой мусор. Лиза решила,