А вот там, где поселились новообретенные родственнички, «не так» было все! Даже запах на кухне стоял совершенно другой, даже люди двигались по-своему. Ничего удивительного, что Дарена так быстро и легко подмяла под себя Татьяну. Младшая боярыня Лисовинова много лет жила под началом Дарены-большухи и с детства привыкла ей подчиняться. С появлением куньевской родни Татьяна вновь попала в знакомые с детства запахи, вспомнила привычный когда-то уклад жизни – и не хотела терять вновь обретенное, боялась его потерять, сейчас, в ее состоянии – особенно. Где, как не в родительском доме она могла почувствовать себя более защищенной и ни за что не отвечающей? Вот этой давней безмятежностью и защищенностью на нее и повеяло. Так что Дарена не столько подмяла ее, сколько просто подставила руки, принимая от судьбы такой подарок.

Ратнинская усадьба теперь напоминала Анне горшок с еле заметной, волосяной толщины трещиной: и не видно ее, и воду она не пропускает, но если не замазать ту трещинку, то рано или поздно горшок распадется на части.

«А кто замазывать-то станет? Мне не разорваться… да и не надо мне уже этого: моя жизнь – в крепости. Дарена? Сил и опыта у нее достанет, конечно, но как тогда быть с Листвяной? Она же никого мимо себя в хозяйки не пропустит, даром что холопка пока. А Дарена с таким возвышением ключницы никогда не согласится, она и мое-то старшинство еле терпит. Ведь умна баба, не отнимешь, но смирить себя не в силах и оттого, как дура последняя, упирается – и себе во вред, и детям. Значит, коли гнуться она не хочет, ее надо ломать без жалости, да так, чтобы подняться уже не сумела!

Если Мишаня или Леша все-таки извернутся, и Первак из похода не вернется, то Листя вольной еще до родов станет. Она здесь, на подворье, и сама со всеми делами управится, но если так, то, значит, сама себя и возвысит. А вот коли она ИЗ МОИХ рук власть над остальными бабами получит… Конечно, Корней все решил, не я, но оно и не важно – главное, что для остальных баб это будет и моей волей!»

Приняв наконец решение, Анна с легким сердцем завела разговор с холопами, семьи которых собирались передать Андрею с Ариной.

После памятного заявления у церкви, когда Корней ошеломил все семейство, а заодно и односельчан, громогласным обещанием не поскупиться, выделяя Андрею Немому его долю на обзаведение хозяйством, все Ратное гудело, гадая о размерах этого самого надела. А воевода и вправду мелочиться не стал. И хотя сам он, естественно, никому ничего докладывать не собирался, слухи о его невиданной щедрости пошли гулять самые невероятные. Дело усугублялось тем, что точный перечень имущества оставался пока неизвестен, а то, о чем уже узнали, впечатляло. Мало того, воевода в очередной раз доказал, что он мудр, аки змий, и не менее хитроумен: извернулся так, что и овцы остались целы, и волки сыты.

Ратнинцы уже забыли, а кое-кто и не знал, что мельник Степан, все больше тяготясь воинской службой в сотне, намеревался поставить еще одну, уже свою собственную, а не общинную, мельницу, а при ней дом. То ли хотел там одного из сыновей со временем поселить, то ли сам туда перебраться собирался, а усадьбу в селе сыновьям оставить – не суть. Главное, что он уже приготовил все потребное для новой постройки, да не скупясь – делал-то для себя, любимого, но успел только перевезти разобранный сруб к месту строительства – бунт спутал все планы. Победители же, как исстари водится, все имущество побежденных прибрали к рукам, и сотнику, помимо всего прочего, достался совсем новенький сруб. Сразу ли Корней предназначал его для Андрея, или эта светлая мысль осенила его только после появления у того целой кучи подопечных, он никому, разумеется, не сообщал, а самого Андрея не то обрадовал, не то озадачил новыми, совершенно непривычными хлопотами. Затевая постройку крепости, воевода частым гребнем прошелся по всем усадьбам бунтовщиков, подчистую выгребая все запасы мало-мальски пригодных для этого дела бревен. Готовые же и ожидающие только сборки срубы хоть и переправили в крепость, но сложили отдельно: может, Корней ожидал, может, просто надеялся, что одними крепостными строениями внуки не ограничатся. И в очередной раз оказался прав.

Ну а после такого щедрого дара, как добротное жилище и несколько холопских семей, всякая мелочь вроде утвари, рухляди, скотины и птицы, сотника и подавно не волновала: бунтовали-то не самые бедные ратнинцы, трофеев всем хватило. Вот из этого-то имущества Корней и приказал выделить Арине на обзаведение все, в чем нуждается семья. Андрею же откровенно заявил, что баба ему попалась толковая, сколько чего потребно – сама сообразит, лишнего не хапнет, потому как скупердяйством не страдает, а значит, нечего у нее под ногами болтаться да в бабьи дела встревать.

Двое холопов в летах, главы семей, получили от боярыни приказ взять с собой старших сыновей, плотницкий инструмент, припасы на неделю и на следующий день отправляться в крепость.

– Найдете старшину артели мастера Сучка, – распорядилась Анна, – он вам покажет, где лежит разобранный сруб, который вы для нового хозяина, Андрея Кирилловича, и его семьи поставите. Отныне ваша хозяйка – Арина Игнатовна. Она и укажет, что вам дальше делать надлежит. Все понятно?

Младший из холопов только кивнул, а старший почесал в бороде и прогудел:

– Это… боярыня… нам бы пару детишек с собой взять… кого постарше… или баб…

– Детишки-то вам зачем?

– Это… ежели жилье ладить, так мох нарезать кому-то надо, да и всякое другое по мелочи… а у нас рук не хватит… А работа нетяжелая, мой меньшой мне уже помогал, справится.

– Ладно, берите еще пару мальчишек и завтра же с утра отправляйтесь. А сейчас ступайте, собирайтесь, – махнула рукой боярыня.

Когда Анна, обойдя все закоулки усадьбы (и не вспомнить, когда в последний раз столь дотошно все осматривала), направилась к главному строению, на крыльце ее уже дожидалась Листвяна с известием, что стол к обеду накрыт. И ведь сумела подгадать, подглядывала за боярыней, что ли? Но удивление чуть не перешло в оторопь, когда Анна увидела, КАК накрыта для нее трапеза. Только для нее одной, в торце большого стола – на том месте, где обычно восседал Корней…

Чего ей стоило с невозмутимым видом проследовать через горницу, сесть («Спину, спину держать… сама же девок учу!»), ополоснуть руки в поднесенной девкой-холопкой лохани, вытереть их поданным рушником. И все это, стараясь не коситься на стоящую возле двери Листвяну, по обыкновению сложившую руки под грудью и непостижимым образом сочетавшую вид ключницы, готовой исполнить любое приказание, и суровой надсмотрщицы, следящей, чтобы молодая холопка не допустила какой-либо неловкости.

«Конечно, у батюшки-свекра не забалуешь, он кого угодно подчинению выучит, но эта ведь не только сама подчиняется, но и других подчинять умеет – вон как холопки у нее по струнке ходят! …И из лука лихо стреляет, ну прямо Лука Говорун в юбке, только все больше помалкивает. Себе на уме бабонька…»

И вдруг как озарение:

«Навыки десятника и девки да молодухи с самострелами под ее рукой! Только пожелает, и из усадьбы никто живым не выйдет… Так и не вышли же! Было уже такое: никто из бунтовщиков, что той ночью пролезли в ворота, назад не вернулся! Всех вперед ногами вынесли!»