И вот он зачем-то пришел в Верхний город, сжимая за пазухой в стиснутой судорогой руке кошель с тридцатью шекелями, вышел на площадь у стены дворца царя Ирода и шел вдоль лавок, где ремесленники продают ковры и одежду, пекут лепешки, жарят на углях мясо и кукурузу… Но от аппетитных запахов его тошнит, приходится делать усилие, чтобы не вырвало…

Незнамо как Иегуда наткнулся на лавку ювелира. У того худое демоническое лицо, черный хитон, черная шапочка, один глаз закрыт черной повязкой. Он манит бывшего казначея костлявым пальцем с длинным ногтем и неожиданно говорит ему:

– Не жалей, что сделал. Жалость – от слабости. Ты стал богатым – радуйся! За деньги можно купить все. Дай мне серебро, я сделаю то, что успокоит твою совесть!

Иегуда безразлично протягивает кошель. Ему все равно. Он даже не задумывается, откуда этот человек его знает и как рассмотрел серебро под толстой пропотевшей хламидой.

Костлявые пальцы отбирают два шекеля.

– Один – на материал, второй – за работу, – поясняет демонический ювелир.

Забирая кошель, Иегуда касается темной и худой руки ювелира. Она так горяча, что он обжигается. Иуде кажется, что тот на кого-то похож, но не может сообразить на кого.

И снова он бродит по окутанным мглистыми сумерками улицам, привлекая внимание ночной стражи. Осветив факелом изнуренное лицо, стражники раздвигают копья и беспрепятственно пропускают запоздавшего прохожего, который сам не знает куда и зачем идет. Ему кажется, они узнают предателя, а ведь любой предатель – благо для власть предержащих… Но как они распознают его? Неужели проступила на челе каинова печать?! И можно ли жить дальше с такой отметиной? И с тем, что он сделал, что видел и слышал?!

Иегуда забрел в какой-то сад, то и дело спотыкаясь о камни, выбрал подходящее дерево, распустил опоясывающую хламиду веревку, привязал к ветке, сделал на другом конце петлю, накинул на шею и подогнул ноги. На миг перехватило дыхание, сознание помутилось, и мир вокруг померк… Но старая веревка уже отслужила свой срок и не выдержала грешного тела бывшего казначея. Раздался короткий треск, петля оборвалась, и Иегуда пал на сухую каменистую землю.

Обморок перешел в тяжелый сон, который был не лучше беспамятства и немногим лучше смерти. Когда Иегуда вынырнул из мутного забытья, солнце уже стояло довольно высоко, и два мальчика, держась в отдалении, с опаской рассматривали спящего в их саду незнакомца. Увидев, что он проснулся, дети испуганно убежали.

«Бог не принял мою черную душу, – с горечью подумал он и, осмотревшись, поднял с земли звякнувший кошель. – Надо избавиться от этих проклятых денег!»

Знакомой дорогой он пошел в Храм и вошел в Комнату тесаного камня, прилегающую ко Двору Священников. Здесь заседал Синедрион[4]. Заседание еще не началось, вдоль стен на скамьях из полированного кедра восседали около трех десятков старейшин в разноцветных хитонах, некоторые читали Тору, иные тихо переговаривались между собой. В торце зала сидел на троне седоголовый и седобородый первосвященник Анна. На полу, на прямоугольных каменных плитах, подстелив половички, сидели ученики, а справа за столом разворачивал свой свиток писарь.

– Я Иегуда из Кириафа, – сказал он, когда головы синедрионцев повернулись в сторону вошедшего. – Согрешил я, предав кровь невинную, а потому принес обратно ваши шекели…

Первосвященники и старейшины переглянулись, пожали плечами недоуменно:

– Что нам до того? Смотри сам…

«Смотри сам… Смотри сам…» – отдалось под высокими сводами.

Бросил он кошель на пол храма, звякнули в нем кровавые серебренники, но никто их не пересчитывал. А он вышел на улицу, вздохнул, прислушался к себе: не стало ли легче? Нет, не стало. По-прежнему душу давила смертная тоска.

И снова бродит Иегуда по Ершалаиму спорит со своей неспокойной совестью.

– Не ведал я, что смерти предадут Учителя! Не хотел этого! Алкал справедливости, думал – укажут Ему на ошибки, и поймет Он праведность Иегуды!

– Догадывался, – шепчет в ответ совесть. – И хотел в глубине души…

– Догадывался… Но уверен был, что не даст Он связать себя и разразит огнем недругов своих…

– Никогда не обращал Он силу против других и проповедовал смирение и покорность… Знал ты про беззащитность Учителя.

Жители узнают его, показывают пальцами, за спиной то и дело слышится слово «предатель».

– Вон пошел Иуда Предатель, будь он проклят!

– Предатель! И как его земля носит?

И снова удивляется он вековечной несправедливости – разве не вы все отводили глаза от избитого Христа? Разве не вы кричали: «Распни его!?»

Но где же другие ученики? Где Фома, где первый Симон, называемый Петром, и где Симон Кананит? Где Иаков, где Андрей, где Матфей, где Иоанн? Где Филипп и Варфоломей, где все остальные? Не видно их на улицах, нет их в синагогах, нет на площадях и рынках.

Стал думать Иегуда и надумал, что прячутся они, причем скорей всего в доме Моши-бондаря. Дом тот стоял тихий, с закрытыми ставнями, и долго пришлось Иегуде стучаться в прочные двери, пока робко приоткрылись дубовые створки.

И точно – спрятались ученики Христа, боясь, что казнью Иисуса дело может не кончиться и их тоже призовут к ответу. Они горевали и прислушивались, что делается за стенами дома, когда ворвался к ним разгневанный Иегуда.

– Вот вы где! – с порога воскричал он. – Вначале разбежались, как трусливые собаки, а теперь прячетесь, как крысы!

– Иди прочь, предатель! – воскликнули Фома, Иаков и Андрей.

– Не я предатель, а вы! Чем я хуже Петра, который трижды отрекся от Учителя? Чем хуже всех остальных, которые испугались и бросили его без защиты на муки и поругание? Которые отреклись от него – явно, как сделал Петр, или тайно – в душе своей? А ведь я – тот, кого вы зовете предателем, – принес вам мечи, чтобы защитить Учителя. И разве не ты, Фома, отказался взять меч?

– Я не воин и не приучен к оружию, – потупившись, отвечал Фома. – Да и что можно сделать двумя мечами? Только махнуть им, как Петр…

– Это слова труса! Римская декурия[5]способна обратить в бегство целый отряд греческих воинов! А сколько неприятелей было в Гефсиманском саду? Три римских солдата да толпа простолюдинов и рабов первосвященников с кольями! А нас было двенадцать, и два меча!

– Своими мечами ты хотел вызвать нас на неравную, убийственную борьбу и тем самым погубить всех, – сказал Иаков, отведя свой взгляд.

– Но вы погубили Иисуса! Почему вы живы, когда Христос мертв? Вы должны были бы погибнуть вслед за учителем, если не смогли его спасти!