Сильченко в реанимационную зашел Матвей Александрович Лапин, тот его, конечно не узнал. Врач дал Лапину ровно 5 минут, чтобы забрать парня, сказал, что дико устал и что так много оживлений подряд за последние полгода у него не было.

– Здравствуй, дружочек. Мы когда-то с твоей мамой дружили… Меня зовут Матвей. Ты Кирилл – я знаю. Ты тут попал в какую-то передрягу на улице, еле откачали…, – присел рядом с ним на кушетку Лапин.

Сильченко ничего не ответил, уткнулся холодным носом в свои ладони. Долго-долго молчал. Потом отпрянул от них и пробормотал:

– Мама меня любила, но никогда не понимала, как и все.

Сильченко напоминал Лапину расстроенный рояль – небритый, испачканный, грустный. И он то и дело гонял одну мысль в голове – вот если бы кто-то взял, сел за него, провел пальцами по его «клавишам»… и получилась бы мелодия. Звучная, легкая, которой никогда не было в его жизни. Настроил бы музыкальный инструмент с первой ноты… и навсегда. Он бы тогда сказал этому человеку: «Ты понимаешь меня». Не было жизни в глазах этого молодого мужчины… – он так и продолжал походить на труп.

Сильченко снова прильнул сырыми яблоками глаз к рубашке совершенно незнакомого Лапина. Ему нужно было выговориться.

– Ко мне что-то приходило вместе с бутылкой…, – вдруг сказал Сильченко.

– И что же? Белочка?.

Сильченко не среагировал и продолжил:

«Я словно видел, как в микроскоп. И был как лазер – то есть чувствовал любую фальшь. В нашем мире выживают навзничь наглые, упорные, корыстные. И я был таким…»

Лапин смотрел на лицо Сильченко и думал… – то ли избалованный, то ли до предела обделенный. В общем, странный. И пьет ведь всего год. Что-то в его жизни такое случилось, что так его надломило.

– Все озабочены собой. Так правильно. Всем наплевать друг на друга. Я часто думаю о том, что мы – звери. Наш биологический вид сформировался тысячи лет назад… Мы жили племенами. Выживал сильнейший. С тех пор мы сами и наши инстинкты не изменились, изменились лишь условия существования. Мы живем в 21-ом веке, а чувствуем себя так, словно мы в первобытном.

– Почему ты стал пить?.

– Дочь мою изнасиловали – этих подонков так и не нашли, она умерла в больнице через неделю. Ей было три. Я сам их искал, ничего – никто ничего не видел, не слышал. Жена ушла, уехала в другой город. Я держался сначала, но потом умерла мать. И все – больше не смог.

– Пытался покончить с собой?

– Нет, просто часто жить не хотелось… и сейчас не особо. Ради чего? Люди всегда живут ради чего-то, а когда не за чем…то смысл?.. Так и будем сидеть?.

– Нет, пойдем-пойдем. Кофе хочешь?.

– Да, с коньячком?

Сильченко заговорщески улыбнулся, Лапин лишь промямлил что-то типа: «Мм, щаз».

Станислав Решетов, наконец, понял, что же произошло. Он вспомнил – о подпольной лаборатории Валеревского ему говорили еще несколько месяцев назад. За коньяком в покерной. В этот же вечер он пришел домой и поделился этим с женой, но наутро уже ничего не помнил. Потом он баллотировался в Гордуму, потом инфаркт, после он еще месяц бодрствовал, но потом слег…. Елена подумала, что в тот день муж просто нес пьяный вздор, пока не решилась найти эту лабораторию. Вход туда строгий, по пропускам. Чтобы пройти, Елене пришлось воспользоваться своим служебным положением – она была редактором в одном интернет-издании. Депутатских денег, конечно, хватало. Но Елена никогда не была содержанкой. Может, за такой твердый характер Решетов ее и полюбил. Твердый характер и женская наивность – вот что ему в ней нравилось. Елена познакомилась с 44-летним Решетовым, когда ей было 30… именно тогда она решила бросить работу моделью, потому что потеряла родителей, долго сидела дома без дела, а потом стала работать фрилансером на несколько изданий – писать статьи на психологических форумах.

– Я перестану писать в стол, я могу добиться чего-то умом, а не телом!, – говорила она и дерзко смотрела мужу в глаза.

– Я знаю, что в тебе много потенциала, поэтому и женился на тебе!

Через три года Елена уже работала на популярное издание. А еще через два стала его редактором. Тогда Станислав был хорошо оплачиваемым столичным адвокатом.

И сегодня они стояли в своей большой кухне шикарной пятикомнатной квартиры в Барвихе и снова смотрели друг на друга, как будто их не разделяли эти девятнацать лет.

– И не пожалела денег…, – сказал Станислав и налил себе кофе – он за последний час понемногу свыкнулся с ужасной мыслью близкой смерти и даже привык к ней.

– Нет…, – Елена обняла мужа и посмотрела на его морщины у глаз.

– Два дня…только подумать… а если бы у всех была такая возможность? Ну-с, час мы уже потратили. Что делать будем? Хотя что бы не сделали, мало будет. Может, слетаем куда-нибудь? Париж? Рим? Мальдивы?

– Нет, не хочу тратить время на перелеты. А может… сделаешь это?, – Елена наклонила голову набок и прошла расческой по волосам.

– Что?, – спросил Станислав и стал чистить свои ботинки.

– Прыгнешь с парашютом или хотя бы канатка? Что может быть страшнее смерти. Ты пережил ее! Пора преодолеть свой страх перед высотой!

– Ты мне дала еще один шанс, чтобы снова меня убить?, – засмеялся Решетов.

– На самом деле нет… я просто тебя люблю очень…

– Скажешь. Мадину хочу видеть очень. Как думаешь, она прилетит?.

– И что ты ей скажешь… «Доча я завтра умру. Приготовься». Это ужасно! Просто ужасно – понимать, что тебя не будет!…

– Я хочу ее видеть.

– Тогда пусть летит! И лучше расскажи все, как есть – иначе она не успеет.

– Скажу потом, – погрустнел Станислав и взглянул на супругу.

И что-то в нем перевернулось – он обратил внимание на ее упругую грудь под тонкой сливовой блузкой и округлые бедра, которые он уже много месяцев не ласкал. Он заметил ее нежную шею, гладкую кожу на ней, и эти ритмичные вдохи. Внутри закипела кровь, он почувствовал эрекцию.

– Иди ко мне, – заметила Елена на себе взгляд мужа.

И он овладел ей прямо на кухонном столе. Такого бурной близости, да еще и не в супружеской кровати с ними не случалось уже несколько лет.

Матвей Лапин стоял в зале ожидания в аэропорту Домодедово. Начиналась регистрация. Он высматривал Сильченко. Лапин не летал уже три года. Как-то так сложилось, что работы было много и практически не оставалось выходных. Он смотрел на людей, входящих в зал регистрации –