все было прекрасно… потом эта история со Славой, а потом твой отец – ведь он единственный у меня, такой родной.

– Черная вдова – ты… – Мадина пыталась пошутить, но не выходило.

В ванне что-то грохнуло. Мадина встревожено взглянула на Лену – они обе поняли, что случилось и ринулись в ванную комнату. Там на электронном табло кафеля приятным голосом сообщила система безопасности:

– Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь. Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь!

Из крана лилась вода, наполняя ванну до верхов. Станислав Викторович лежал на кафеле… в луже воды, от нее шел пар к потолку, из его подбородка сочилась кровь. Елена закричала:

«Скорей его к Валеревскому! Вызывай машину!» – Лена целовала щеки мужа и нежно гладила его по лбу. Он был холодный.

Когда женщины привезли родственника в больницу, они не обнаружили там врача. Его мобильный телефон тоже не отвечал. В это время врач старательно удовлетворял 32-летнюю черноволосую Рузану – проститутку, приехавшую из Баку. Он был просто очарован ее неземной красотой – тонкими чертами лица, прямым носом, чувственными губами. После двух половых актов с разницей в 45 минут Валеревский вдруг закурил электронную сигарету – хотя не курил уже очень долго. Она была тонкой и прозрачной, дым пах клубникой. Он нагнулся к полочке в гостиничном номере и взял в руки старенький «хонор». Включил.

Раздался звонок.

– Да, Валеревский слушает. Вы время видели? Ну? Хорошо, я приеду. Мой рабочий день начинается с восьми утра, за спешку – 300 долларов. Мне надо кормить семью, – сказал врач и погладил по щеке Рузану.

Она свернулась калачиком у его согнутых ног и стала целовать его живот. Валеревский остановил ее, дотронулся ладонью до ее щеки и сказал:

– Рузаночка, мне пора. Я тебе позвоню еще в этом месяце. Тебе чек выписать, на карту или наличными отдать?

– Как тебе удобно.

Врач положил ей на стол десять тысяч рублей двумя оранжевыми бумажками и нарек, что остальное обязательно переведет на карту сегодня вечером.

Валеревский был в своей лаборатории через десять минут. У кабинета стояли Елена, снова рыдая и моргая нарощенными ресницами и ее падчерица Мадина – та держалась молодцом и даже не плакала.

– Нам помог ваш санитар! – сказала Мадина, благодарно провожая взглядом Богомольского.

Валеревский был очень удивлен, что Богомольский все еще был в лаборатории и возмущенно развел руками:

– Что торчишь здесь, немедленно домой! Высыпаться!

– Извините, мне что-то так не хотелось домой, – еще чуть подвыпившим тоном произнес санитар и маслеными глазами заглянул в лицо Валеревскому.

– Я все сказал, – Валеревский прошел к кушетке и принялся осматривать пациента.

Валеревский долго молчал, трогал руки и ноги пациента, а потом выпалил:

– Мертвый… В Нью-Йорке только вчера провели первое крионическое оживление. Это открытие века. Не знаю, когда это будет введено, как платная операция. Но вы сможете хотя бы его криоконсервировать у нас в Москве. Возможно, через два-три года и нам станет это все доступно.

Елена спокойно положила сумку на пол и опустилась на стул. Мадина не смогла сдержать слез и выбежала из кабинета.

– Почему это случилось? Ведь 48 часов еще не прошло?

– Он брился – порез на щеке, – Валеревский продемонстрировал женщине открытую рану на щеке ее мужа, на которой она заметила желтый пузырь.

– Мгновенный абсцесс. У него не было шансов – так как в крови наше вещество. Она не вынесла такого резкого повышения лейкоцитов, вследствие этого произошла эндогенная интоксикация.

Елена, конечно, не поняла, о чем говорит врач, она поняла одно – муж умер навсегда.

– Нет у меня больше денег на то, что Вы предложили.

– Цены не менялись на это уже пятьдесят лет… где-то сорок тысяч стоит полное крионирование – то есть не только головы, но и всего тела. Пока Вы думаете, я могу оставить его в морге. Сколько нужно времени?

– У меня нет сил больше бороться. Квартира – все, что у меня есть. Отдать ее за шанс… который может и ничего не решить в будущем. Я не могу так рисковать… если Бог его забрал, значит, так нужно было.

– Вера в бога – это хороший довод. Тогда сядьте. Я выпишу справку о смерти.

Валеревский увидел – вот он этап смирения. Принятие своей боли. Он почему-то вспомнил свою четвертую операцию в далеком 37-ом… когда умер его пациент.

В начале века медики были уверены, что аппарат Да Винчи прошел все тестирования. И что летальных случаев быть не должно… но, увы, при операции на простате по нелепой случайности робот, которым управлял доктор, перфорировал толстую кишку. Пациент умирал мучительно. Вот тогда Валеревский остро почувствовал, что такое борьба, смирение и потом принятие боли. Эти шаги он впоследствии прорабатывал со своим психоаналитиком. Его он посещал целый год после смерти матери от инсульта.

Яна не стала говорить отцу, зачем ей нужна эта встреча. Она просто позвонила ему и просила приехать.

– У меня сейчас много дел, Яна – надо сдать заказы, иначе опять будут проблемы, ты же понимаешь о чем я? Вам же не нужны звонки в дверь?

– Да, понимаю. Ты не приедешь?

– Я постараюсь выкрасть время на следующей неделе – мы ведь и правда не виделись уже год, но твоя мама сама так захотела, так что меня не надо в этом обвинять…

– Тебя никто не винит, папочка. А в скайп ты сможешь выйти?

– Послезавтра позвони мне и решим, если номер будет доступен – боюсь, я скоро сменю его. В любом случае я с тобой свяжусь.

– Пока, папа. Я тебя люблю, – по слогам проговорила Яна, но в ответ услышала лишь гудки.

Может, ей надо было ему сказать, что она тяжело больна…

– Люди не меняются, – проговорила Ангелина, когда они шли по открытой площадке к инструктору.

Кто тут учится летать? – бодро поинтересовался он.

– Я…научите меня летать!

– Конечно, воздушный шар – это прошлый век, но все же что-то в этом есть.

– Да, моя мама на нем летала с папой…

– Роботические машины, летающие автобусы, а 5 миллиметровый Volkswagen Nanospyder, который когда-то был мечтой, уже вполне может позволить себе любой бизмесмен…

– О, да, – Яна расплакалась.

Ангелина показала инструктору напряженную ладонь и моргнула глазами, обозначая «Подождите!».

– Мам, почему он не захотел меня увидеть? – Яна успевала стирать слезы с глаз рукавом ветровки, они непослушно лились по щекам снова.

– Не знаю, почему он такой черствый. Озлоблен на весь мир. Здесь нет ничьей вины, твоей тем более. Я тебя люблю – пойми. Поэтому