– Ладно, признаю. Проявила себя не лучшим образом, – говорю я. – Но, с другой стороны, тебе не придется теперь платить мне два соверена. Вполне хватит и одного.

Он со стуком ставит стул, который у него в руках, и оборачивается ко мне:

– Что вообще стряслось, черт возьми?

– Не знаю, – отвечаю я. – Наверное, я допустила ошибку.

– Я тебя предупреждал, – хмуро говорит Калеб.

– Да. Но прости меня, я правда не знаю, что случилось.

Он всматривается в меня пристально, будто надеется прочесть в моих глазах более адекватное объяснение. Потом качает головой.

– Ты понимаешь, что это никуда не годится? Если тебя будут спрашивать, что произошло, придется повторить ту же версию, что я выдал стражникам.

– Знаю, – киваю я.

– Это важно, – настаивает он. – Если кто-нибудь узнает, все дойдет до Блэквелла. А что тогда будет, ты в курсе.

О да. Он вызовет меня к себе в покои, уставится острыми черными хитрыми, как у вороны, глазами и потребует рассказать, что случилось. Не только сегодня и здесь. Он потребует рассказа обо всем вообще. Он пожелает знать все, что я делала, всех, кого видела, все места, где была. Он измотает меня допросом, пока я не сознаюсь во всем и ему все не станет известно.

А нельзя, чтобы ему все стало известно. Или кому-нибудь еще. Даже Калебу.

– Пошли отсюда, – говорит Калеб. – Казнь вот-вот закончится, и нас не увидят.

Он берет меня за локоть и ведет к двери, потом на улицу. Мы снова петляем тем же путем, пока не доходим до Уэстчипа – широкой мощеной дороги, что ведет от Тайберна до самого дворца Рэйвенскорт.

Хотя мы уже отошли на несколько кварталов, но все еще видна толпа, тянущаяся через ворота в соседние улицы. Люди идут кучно, орут и распевают, кричат о низложении короля, его советников и даже королевы – за беспощадное преследование магии.

– Становится хуже, – говорит Калеб.

Я киваю. Казни колдунов никогда не были популярны, но и протестов раньше не вызывали. Вот таких, как сейчас. Несогласные с политикой короля выступали втихую: раздавали памфлеты на улицах, шептались за кружкой в таверне. Кажется невозможным, чтобы весь город сейчас собрался перед воротами дворца, вооружившись камнями, палками и… кувалдами?

– Что они делают?

Я вижу группу людей, рассыпавшихся вдоль ворот, где висят двенадцать каменных плит, Двенадцать Скрижалей Энглии. Двенадцать Скрижалей – законы королевства, вырезанные в камне и вделанные в ворота Рэйвенскорта. Каждая скрижаль посвящена отдельному закону: право собственности, уголовные преступления, права наследования и так далее. Став инквизитором, Блэквелл добавил Тринадцатую Скрижаль. В ней перечислены законы против колдовства и наказания за их нарушения. Эта скрижаль и породила ищеек, костры, сожжения, против которых сегодня звучат протесты. Два года назад она исчезла – вероятно, из-за опасности вандализма. Но хотя скрижали не стало видно, законы, естественно, остались. И уничтожение двенадцати других заметных перемен не принесет. Они не имеют отношения к колдовству, а если бы имели, это бы ничего не меняло. Но все равно люди колотят молотами, хотя даже щербин не остается на камне. Что неудивительно. Скрижали-то здоровенные: шесть футов в высоту и не менее фута толщины тяжелого крепкого камня.

Калеб качает головой.

– Он совсем выпустил вожжи из рук, – бормочет он себе под нос.

– Кто? – спрашиваю я.

– А ты как думаешь? Конечно, король Малькольм.

У меня глаза становятся как блюдца. Уже третий раз за последние месяцы Калеб неодобрительно отзывается о короле. Раньше никогда такого не было.

– Уверена, он делает все, что может.

Калеб щелкает языком.

– Трудно погасить протесты или подавить бунт, если ты слишком занят охотой, или игрой, или женщиной, которая тебе не жена.

У меня краснеют щеки.

– Такие разговоры – измена!

Он пожимает плечами:

– Может быть. Но ты ведь знаешь, что это правда.

Я молчу.

– Малькольм должен от него избавиться, – продолжает Калеб. – Или мы должны. Иначе этим бунтам не будет конца.

Он, от которого необходимо избавиться, – это Николас Пирвил, колдун и вождь реформистов – так называют себя те, кто поддерживает магию. Не все реформисты непременно колдуны, но все они стремятся к одной и той же цели: реформировать антимагические законы, отменить Тринадцатую Скрижаль, прекратить сожжения.

Николас Пирвил ничем бы не должен был отличаться от прочих колдунов – от тех, кого мы разыскиваем, ловим и приводим на костер. Но когда Малькольм еще не был королем, его отец обратился к Николасу за помощью. Пригласил его ко двору, просил его совета, пытался найти способ мирного сосуществования для реформистов и охранителей – так реформисты называют противников магии.

Вскоре он стал самым сильным колдуном Энглии – не только из-за исключительных магических умений, но и благодаря своему влиянию. Он был умелым политиком, к его словам прислушивался король. Он получил место в королевском совете и даже привел туда своих людей. Это немыслимо, говорили его противники. Такого не должно было случиться.

И они были правы.

А через пять лет после этого они уже были мертвы, а с ними еще половина Энглии. Убиты чумой, которую запустил Николас: заговор с целью убийства врагов, ослабления страны и утверждения себя на троне – все в одном подходящем проклятии. Но Николас не рассчитывал, что выживут Малькольм или Блэквелл.

– Возможно, – говорю я. – Но трудно поймать невидимку.

– Так надо, наверное, чуть сильнее постараться. – Калеб оглядывает грубую шерстяную куртку и кривится. – Я не для того учился целый год, чтобы одеваться как поистрепавшийся сквайр. Да и ты вряд ли рада носить вот это.

Он показывает на мое уродливое коричневое платье горничной. После начала восстания главной мишенью для реформистов стали ищейки. Вот почему Блэквелл велел нам не носить официальную форму, скрывать свою личность, вот почему он послал нас жить в Рэйвенскорт, не выделяясь среди прочих слуг короля. И вот почему я сегодня отвлеклась, почему сделала ошибку. Потому что если бы мне не надо было возвращаться в Рэйвенскорт… Я снова сжимаю руку в кармане.

Мы сворачиваем с Уэстчип на Кингсхед – темная сырая улочка, набитая лавчонками, у которых сейчас закрыты ставни и наглухо заперты двери. В самом конце ее – исцарапанная деревянная дверь, над ней зеленая деревянная вывеска, где золотыми печатными буквами написано: «КРАЙ СВЕТА». Калеб распахивает ее небрежным тычком. Внутри полно народу: пираты и воры, пьяницы и бродяги.

По большей части они уже пьяны, хотя день едва-едва перевалил за полдень. В одном углу шумно играют в карты, в другом вскипает драка. Между ними жмется трио музыкантов, тщетно пытаясь заглушить шум драки и выкрики публики, приветствующей удачный удар.