Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Набив желудок купленными по дороге бургерами с кофе и залив всё это порцией вонючей водки то ли для, то ли от нервов, завалился на кровать.
Так неестественно и опустошающе, но отчего-то приятно лежать после трудового дня, смотреть глупое шоу по телевизору. И в то же время вращаться вместе с планетами вокруг звезды, которая плывёт в галактике, в космосе…
Уплывая вместе со звёздами от телеэкрана в царство Морфея, я забылся сном.
Тьма сна окутала меня. Я задыхался. Стоял во мраке и судорожно глотал горячий воздух. Вглядывался во тьму до боли в глазах, чувствовал, что в ней что-то есть.
День третий, 21 августа
Утро. Ужас. Как выключается этот будильник? Где ведро с кофе? Где носки? Измазал пол-лица зубной пастой, пока чистил зубы. Как хорошо, что на улице полумрак, как хорошо, что в метро сегодня так тесно и можно повиснуть между тёплыми, плотно прижатыми куртками. Наконец-то уютное рабочее, от всех закрытое место.
В моём ларьке было старое примитивное радио. Не включал его, наверное, год. Сегодня из-за плохого сна никак не мог проснуться, в глазах будто был песок, и вместо обычных журналов и газет решил послушать радиоприемник.
По радио вещал какой-то доморощенный философ. В его голосе слышался нездоровый восторг. Создавалось впечатление, что он в состоянии эйфории.
То ли его так возбуждали собственные мысли, то ли какие-то вещества. Наиболее запомнился мне один фрагмент его монолога:
«Однажды, а скорее всего, даже вдруг. Ты ловишь, а скорее даже в тебя вонзается переосмысление. И недолго, в мучениях, в тяжёлых ночных думах, а стрелой вонзается в висок новое видение всего окружающего. Как решение всех проблем, как избавление от всех жизненных вопросов и сброс с плеч всех камней, – понимание полнейшей и истиннейшей постоянной победы жизни над смертью. И не борьбы, не конкуренции, а постоянного, циклического доказательства бессмертия жизни, бессмертия самого великого и единственно-истинного чуда в мире нашего сознания.
Наблюдая за случайно сгорающими в языках пламени костра, сплетёнными в стремлении продолжить свой род насекомыми… За пробивающими все преграды ростками бледно-зелёной зелени, выросшей на чьём-то прахе… За жирной, потной бабой, облизывающей свои пальцы после очередной порции… Ты видишь лишь многочисленные оттенки яркого света жизни, играющего в многогранности нашего мира.
Всё, что ты видишь, становится эмоционально узким, ёмким, единым. Ты видишь царство и царствование жизни во всём. И это прекрасно всегда.
Обрести ощущение всепреемственности царства жизни можно, лишь зародив-подарив-создав новую жизнь».
Мне бы его восторги и видение. Я вижу вокруг один зловонный тлен. Может, он глупец, а может, мудрец, а может, всё дело в том, что он принимает перед своими выступлениями. Как вечно весёлый Патрик со своими ежедневными пробами новых веществ, стимулирующих сознание.
Сменил радиоканал на новостной. В новостях, как всегда, где-то на юге ликвидировали повстанцев, борющихся за независимость и желающих вернуться к заветам предков. Где-то на севере шли демонстрации. Там требовали введения инноваций и внедрения новых технологий во все сферы жизни и, главное, в правительство. Реорганизации на всех фронтах. Так и получается. Где-то тянут в будущее, где-то в прошлое, а в итоге всё стоим в настоящем. И видим хорошую жизнь либо впереди, либо позади, но не здесь.
Время из-за нехватки сна тянулось невероятно долго. Время. Бесформенное бесконечное для самого себя, но конечное для всего остального.
В газете с криминальной сводкой как всегда море крови политики и горя. Душераздирающие истории конца времени для многих людей. Отец вёз сына от бабушки в день его рождения. Дома уже накрыт праздничный стол, развешаны украшения, приглашены гости. И на полпути время у отца с сыном кончилось в искорёженной машине. А через несколько часов, за минуты до прихода гостей, оно кончилось и для оповещённой патрульными матери. Кончилось привязанной к крюку люстры бельевой верёвкой. Когда читаешь такое, хочется, чтобы время можно было повернуть вспять, но нельзя съесть салат, а потом его приготовить.
День, наконец, закончился, и надо было плестись домой, в страхе ожидая новый кошмар.
Разобравшись с домашними делами и набив желудок консервированными радостями низшего класса, я как обычно повалился на кровать. Под бубнение новостного канала я быстро уснул, замотавшись в одеяло как в кокон. Во сне я слышал монотонный голос, грубо скрежещущий на каком-то языке одну и ту же фразу. Как только я его услышал, моя грудная клетка начала сдавливаться, будто одеяло душило меня. Лёгкие горели. Меня словно топили в пламени костра. Голос становился всё громче, а дышать было всё больней. Теряя сознание во сне, от боли я очнулся на своей кровати, вздрогнув, и замотанный в одеяло упал на пол, больно ударившись виском.
День четвертый, 22 августа
Утром полностью отдался во власть выработанному годами алгоритму действий, некоему автопилоту. В голове гудело от бессонницы и синяка на виске. Понял, что уже на улице и направляюсь в первый круг ада, под землю, только по бодрящим каплям холодного дождя, врезающимся в лицо. На работе упал в кресло и, обняв себя руками, на мгновение уснул. Но тут же разбудил настойчивый стук в окошечко. Какой-то небритый высокий мужчина в полицейской форме требовал продать ему журнал об истории искусств. Тоже мне, искусствовед. Видимо, интересуется фресками пыток Помаранчо или кого-нибудь ещё, для выбивания признаний с особым изыском.
По радио еле слышно шли дебаты. Я прибавил громкость, чтоб хоть немного разогнать сон. В эфире была историко-политическая передача о теориях расцвета, падения и исчезновения цивилизаций. В частности, о событиях не так давно минувших. О Инферсинии. Я читал ряд статей в журналах о тех землях и событиях, которые превратили многие государства в пепел, а земли – в пустыни.
Эти проклятые человечеством земли находятся южнее 35-й широты и простираются до самого