вернуть тех беспричинно радостных, беззаботных дней. Той наивности и веры в ещё более яркое и красочное будущее. Дети всегда счастливы и прекрасны. Они идеальны. И всё по причине их полного сродства с природой. Каждый ребёнок чудесен, индивидуален и необычен, пока за него не берутся «зрелые». Они начинают строгать из прекрасного светлого создания угодную себе и обществу уродливую форму. Заставляют впитать в себя веру в низкие идеалы как единственно верные. Делают тебя рабом системы. А повзрослев, запрограммированный ребёнок уже сам не замечает, как дошлифовывает своё уродство, пытаясь достигнуть удобнейшей для жизни формы. Только уже став взрослым, осознает, что никаких правил у жизни никогда не было. И быть собой от рождения и до смерти и значит жить полной жизнью. Но тот чистый свет детских лет уже потерян навсегда.

Добравшись до опротивевшего за столько лет рабочего места, сразу направился к Патрику. От моего внешнего вида он немного отшатнулся, и по его сочувственному и растерянному одновременно лицу я понял, что он забыл про снотворное.

– Ты достал? Достал снотворное?

– Эм, понимаешь, не всё так просто. Я не видел ещё нужного человека. Он не всегда «на районе», – быстро заговорил Патрик, ещё больше выдавая свою забывчивость.

– Ясно. Очень жаль, – проскрипел я сквозь зубы и на подкашивающихся ногах поплёлся к своей облезлой будке.

– Я обязательно достану. Постараюсь завтра, – продолжал Патрик мне в спину, но я уже его не слушал. Я думал лишь о том, что мне предстоит ещё как минимум одна жуткая ночь.

Весь день прошёл как в тумане. Расплывчатые образы покупателей и прохожих словно привидения проплывали мимо моих полузакрытых век. Всё в моей голове сливалось в серую текучую материю, создавая ощущение иллюзорности бытия.

Дорога до дома, казалось, тянулась вечность. Даже несильные порывы ветра заставляли прилагать все оставшиеся силы, чтобы не упасть на мокрый асфальт. Добравшись до дома, я погрузился в горячую ванну и закрыл воспалённые от бессонницы глаза. Мерная капель водопроводного крана убаюкивала. Этот удар капли по поверхности воды был лучше любой симфонии. Поглощающий спокойный звук был единственным в моей голове. Пока я не проснулся от того, что захлёбываюсь. От судорожного кашля меня стошнило прям в воду, и я поспешил вылезти из ванной и перебраться на кровать. Сон тут же утащил меня в свою бездну.

Проснулся в 2.18 ночи. Весь мокрый. Постель мокрая. Я почти задыхался от ужаса, который мне приснился. Снилось, что стою я в луче света, вокруг тьма, непроглядная, ледяная тьма. Из неё еле слышны голоса. Низкие, сильные мужские голоса, медленно говорящие на неизвестном мне языке. Их тон был, будто они читают молитву или произносят какое-то заклинание.

Из одежды на мне только какие-то штаны из сыромятной кожи. Босой. Из ступней торчат ржавые рыболовные крючья, и кисти рук проткнуты точно такими заржавевшими крючьями. От них куда-то наверх, где слепит очень яркий белёсый свет, идут пеньковые занозистые верёвки, по которым стекает тёмная густая жидкость. На шее петля из той же пеньки. Воздух очень сухой, обжигающий и пахнет чем-то едким и знакомым.

Вдруг голоса резко стихли. Секундная тишина, и всё моё тело пронзает жуткая боль. Боль от горячего воздуха, сжигающего лёгкие. Боль от рвущих мою плоть крюков. Удавка.

Я будто весил тонну, крючья не поднимали меня, а лишь медленно рвали сухожилия и мышцы. Я чувствовал, как занозистый канат затянулся на шее, содрав с неё кожу. И теряя сознание во сне, я очнулся в своей кровати.

День восьмой, 26 августа

Сколько ещё я выдержу эти муки? Сколько боли человек может вытерпеть во сне, пока не умрёт наяву? Быть может, я уже умер или на пути к смерти. Но тогда где же свет в конце туннеля? Я понял! Это всё моё чистилище. Я же зачем-то каждый день как на каторгу иду на эту бессмысленную работу с ненавистью ко всему живому. Потом плетусь уставший от собственной желчности домой, где продолжается мой кошмар. Чистилище – место, куда, согласно христианству, попадают не успевшие покаяться до смерти. И я, видимо, уже не успел.

Сам не заметил, как проплыл по своему чистилищу от дома прямо к мини-закусочной Патрика.

– Где обещанное? – угрожающим тоном спросил я.

Патрик замешкался. Заторопившись, сбил со стола бутылку с кетчупом, и та щедро украсила своим содержимым его кеды. Патрик схватил свою сумку, рулон полотенец и, шипя под нос проклятья в мой адрес, вышел из ларька.

– Вот твоё добро. – С недовольным и, казалось, презрительным взглядом протянул он мне упаковку каких-то ампул без маркировки.

– Поможет?

– Поможет-поможет. Глаз открыть не сможешь. Только достать было непросто, пришлось ехать за город, в барачное гетто. Кроме денег, с тебя причитается благодарность мне. Понял?

– Не вопрос. Если поможет, я тебя неделю угощать буду.

– Ну и отлично. Коли в вену, целую ампулу, действует быстро, учти.

Я лелеял пять долгожданных ампул как самое дорогое сокровище. Наглаживал упаковку, лежащую в кармане, и с наслаждением вспоминал, как это бывает. С неохотой просыпаешься в мягкой тёплой кровати. Валяешься под сосредоточенный голос диктора из телевизора и медленно встаешь, делая одолжение всему миру. Как это было когда-то сладко.

День прошёл в ожидании вечернего чуда. По дороге домой я зашёл в аптеку и купил пять одноразовых шприцов и спирт. Дома, забросив в рот несколько кусков сухарей и запив неизвестно когда заваренным чаем с радужной плёнкой на поверхности, я сел на кровать. Перетянул руку выше локтя ремнём и наблюдал, как набухает моя девственная пока ещё вена. Пульсирующие толчки – ритм жизни. Я прервал эти танцы синего червя под кожей, медленно введя иглу и разбавив свою кровь снадобьем. Сразу снял с руки ремень, откинул шприц в сторону кухни и развалился на кровати, ожидая долгожданного забвения.

С криком очнулся, барахтаясь на полу. Эти жуткие голоса даже после пробуждения, казалось, продолжают звучать в моей голове. Темнота в пустой квартире и её спёртый воздух, словно продолжение сна, выворачивают мою психику. Руки, ноги и шея горят от снившихся верёвок, и казалось, грубые занозистые нити до сих пор под кровоточащей кожей. Я видел их. Окруживших меня мужчин в плащах с капюшонами, закрывающими лица. Только серые, потрескавшиеся, будто каменные губы, синхронно шевелящиеся, повторяют одну и ту же загадочную фразу.

День девятый, 27 августа

Где он? Где мой, такой желанный покой? Где та старая забытая стабильность? Ещё немного, и я не выдержу. Я чувствую сухую руку