Надя посмеялась над собой: что она разнюнилась – простой бухгалтер, экономист? Совсем форму потеряла! Где у нас большая любовь к себе и уважение? А?

Ну бухгалтер и экономист, и что? И не совсем, кстати, простой! Зато ей очень нравится то, чем она занимается, – цифры, стратегия развития, вычисления возможных вариантов, разработка новых смелых планов. Для нее это захватывающе. Конечно, если совсем честно, то ей последнее время все больше хотелось попробовать себя в чем-то новом, в производстве с другими масштабами и задачами, но… И здесь интересно.

Посидев немного за столом в компании с другими поставщиками, послушав официальные выступления важных лиц с трибуны, выдержав церемонию вручения наград отличившимся, она вдруг почувствовала, что совершенно измотана морально и физически, ее угнетает большое скопление людей. И так вдруг захотелось тишины и уединения. В перерыве между очередным награждением она потихоньку выскользнула из-за стола и вышла из зала.

В холле организовали бар, где гостям подавали напитки за счет заведения. Надюха заказала немного красного вина, взяла бокал и отправилась искать тихое местечко, чтобы спрятаться ото всех и перевести дыхание. На втором этаже располагалась открытая терраса, тянущаяся вдоль торцевой части здания. Надя вспомнила про нее, потому что вдруг заметила парочку, которая как раз входила через дверь с террасы, и направилась именно туда.

На террасе было темно и пусто. Никого. То, что надо! Стояло несколько плетеных кресел, в дальнем углу пристроился небольшой диванчик из той же плетеной коллекции, сквозь ажурные кованые перила просматривался парк внизу. Девушка прошла в самый конец террасы, села на диванчик, развернувшись так, чтобы видеть панораму парка, искусно подсвеченную фонарями.

И поежилась. Прохладно для открытого вечернего платья.

Но уже май, май! Несколько последних дней так совсем припекало по-летнему, и уже расцвело, зеленело и пахло по-особому, и звенело что-то в воздухе и на душе, и так хотелось…

С Победным они поговорили, обсудили дела довольно быстро. Договорились о встрече в Москве, чтобы перейти к детальному обсуждению, да и пообщаться не на бегу, и Даниил отправился искать Надежду. Но не нашел и несколько напрягся.

Мероприятие продолжалось по плану. Закончились официальные выступления, и возник небольшой перерыв перед концертом и торжественным ужином, столы для которого уже сервировали официанты, затем последуют танцы и завершит программу фейерверк.

Казарин решил еще раз пройтись по тому же маршруту – ну, вдруг Надя отошла в дамскую комнату. Но за столиком, где находилось отведенное госпоже Петровой место, Надежды не оказалось, как и за остальными столиками, и в холле. Он подошел к барной стойке и спросил бармена, не видел ли тот даму, и описал какую.

Верный ход мышления делового человека. Так что через минуту, прихватив открытую бутылку того вина, что взяла для себя дама и еще один бокал, Казарин поднимался по лестнице на террасу, куда указал ему бармен.

Она сидела в самом конце площадки на плетеном диванчике и смотрела на парк внизу, заметила Даниила, ничего не сказала, снова отвернулась и продолжила смотреть за балконное ограждение. Казарин пододвинул к ее дивану кресло, установив его напротив, поставил на пол бутылку и бокал, снял с себя фрачный пиджак и накинул девушке на плечи.

– Спасибо, – поблагодарила Надя, поправила полу пиджака, укуталась получше и снова посмотрела вдаль.

Она сидела чуть подавшись вперед, поставив локти на колени и держа бокал двумя ладошками. Казарину показалась, что эта поза передает ее усталость, напряжение и какую-то беззащитность, что ли.

Казарин сел в кресло, налил себе вина, долил ей – слегка, как положено по этикету, освежил – она никак не отреагировала. Не став ни чокаться, ни предлагать неуместные в данный момент тосты, он отпил вина и тихим голосом, не нарушая общего настроения, проникновенно посочувствовал:

– Я понимаю, как тебе сейчас тяжело.

– Вряд ли, – не поворачивая головы, тускло ответила Надежда.

– Ты, наверное, не хотела, чтобы я когда-нибудь узнал о Глаше и вообще появился в вашей жизни. Но вот так получилось, что появился, и теперь это все меняет.

– Что меняет? – повернулась наконец она к нему. – Ты думаешь, что я позволю вот так запросто все разрушить в ее жизни и неизвестно куда отправить ребенка? Только потому, что ты что-то там рассказал про свою семью?

– Понимаю, что информация для тебя слишком неожиданная, вообще-то для меня тоже, Надь. И что тебе предстоит трудное решение, понимаю, но то, что я теперь есть в Глашиной жизни, тебе придется принять.

– С чего бы? – холодно и отстраненно поинтересовалась Надежда. – Только потому, что ты вдруг появился неизвестно откуда? Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кармана: «Буду резать, буду бить, с кем останешься дружить?» – напряженным тоном процитировала она детскую считалку. – Так вот, Казарин, я с тобой дружить не останусь. Я совершенно не знаю, кто ты и какой. Когда мы общались, ты был эгоистичным, избалованным молодым человеком, страшным бабником, который думал только о себе и своих удовольствиях. Я не знаю, изменился ли ты, да это и не важно. Я понятия не имею, на что ты способен, и совершенно не доверяю тебе. И ты полагаешь, что я могу доверить тебе дочь? Человек редко меняется, Даниил.

– Это расхожее мнение, но неправда на самом деле, – сделав глоток вина, спокойно возразил Казарин. – Не меняется характер человека, его сущность: если он подонок, то таким и останется, бесхребетный слабак никогда не станет сильным человеком, а если волевой и упертый, то вряд ли превратится в раскисшего слюнтяя. Но меняются мировоззрение, духовная основа жизни, цели, желания, устремления. Иногда с человеком происходят такие потрясения, которые кардинально меняют всю его жизнь, прошлые привычки и убеждения.

– Это ты к чему сейчас сказал? – напористо и несколько агрессивно спросила она. – К тому, что переродился и стал праведником? Даже если и так, сути вопроса это не изменит. Ей десять лет! Десять! Она ребенок! А ты предлагаешь оторвать ее от матери, от семьи, привычной жизни, от друзей и отправить куда-то к совершенно чужим людям?

– Не к чужим! – завелся он в ответ, повысил голос и нажал тоном. – Это родные ей люди, которые будут ее обожать, оберегать, холить и лелеять, а заодно передавать ей знания и учить. Я тоже о ней беспокоюсь и сделаю все, чтобы ей было хорошо. Она, ведь и моя дочь, Надь.

– Нет, – устало покачала она головой и посмотрела на него измученным взглядом, словно в ней закончился заряд какой-то. – Пока нет. Иначе бы ты понял, – и вдруг спросила: – У тебя есть дети?

– Других нет, – мрачно ответил Казарин.

– Тогда ты не можешь вот так, за полдня почувствовать и понять, что это такое быть родителем. Когда это твоя кровиночка, твое продолжение, часть тебя, когда это такая любовь, на которой, собственно, и строится вся жизнь, – совершенно безусловная. И ты больше не принадлежишь только себе, у тебя есть вечная ответственность. И еще ты начинаешь жить со страхом. Ты постоянно переживаешь и боишься за ребенка – всегда! Чтобы его не обидели, чтобы он был здоров, чтобы не попал в плохую компанию, чтобы правильно переходил дорогу, боишься травматизма, несчастного случая и беды, которая может с ним произойти, боишься педофилов и криминала всякого. И ты живешь с простой истиной, что в любую секунду готов отдать за этого ребенка жизнь. А еще его надо учить этой жизни, мудрости и делать это как-то очень правильно, чтобы не навредить, и тебе всегда страшно, что ты плохой родитель, и ты постоянно думаешь, что что-то недодаешь ребенку, и спрашиваешь себя: все ли я правильно делаю, воспитывая его? Ты вот так чувствуешь себя отцом? – спросила она, заглянув ему в глаза.