Ливень хлынул на разгоряченные головы. Утоптанная земля под ногами вмиг превратилась в жидкую грязь, но никто не попытался найти укрытия. Люди кричали, срывали с себя одежду, подставляя тела и лица под холодные упругие струи.

Андрей пошатнулся. Силы как-то разом покинули его. Он перестал видеть и осознавать происходящее вокруг, разноцветные кляксы перед глазами заполнили собой все пространство, и это было прекрасно. Ему не дали упасть, заботливо подхватили под руки… И это тоже было правильно. Оказывается, счастье может быть таким огромным! Как горячий камень в груди, под ребрами.

Вокруг ходят люди. Как будто сквозь вату Андрей услышал, как кто-то из них озабоченно сказал «передоз»… Он еще улыбался сквозь забытье — вот глупые! «Пере» — это значит чересчур. Разве они не понимают, что счастья не может быть слишком много?

Потом светящиеся пятна будто взорвались перед глазами ослепительным фейерверком и погасли совсем. Стало очень темно и холодно, и только теперь Андрей понял, что это уже навсегда.

Олег проснулся в своей постели. Все так — и сонная теплая Галка рядом, и васильки на обоях, и утренний ветерок чуть колышет тюлевые гэдээровские занавески, за которыми, помнится, мама выстояла дикую очередь в ЦУМе.

Он откинул одеяло. Давно привычного шрама на животе больше не было, да и все тело опять стало таким, как десять лет назад — ни тебе начинающегося живота, ни той мужской заматерелости, что появляется только после тридцати.

А сердце его летело и цвело, в душе искрилось и переливалось удивительное, давно забытое ощущение счастья, молодости, любви… В теле появилась та удивительная легкость и упругость, которая не дает долго сидеть на месте.

Осторожно, чтобы не разбудить Галку, Олег вылез из кровати, натянул старенькие домашние джинсы (те самые! польские, их еще мама на коленке зашивала!) и, стараясь потише ступать по паркету босыми ногами, подошел к серванту. Там, в среднем ящике, всегда лежали документы — и выездные тоже. Он хотел удостовериться, что все это — не сон, что он сумел-таки перехитрить свою судьбу, переиграть, перепрожить все заново.

Вот и она, толстая картонная папка с ботиночными шнурками. Узлов-то накрутили… Олег развязывал неподатливые тесемки, стараясь сдержать нервную дрожь в руках. Смотреть все равно было страшно.

Медицинская справка, датированная 7 июля 1988 года (Олег сверился с настенным календарем в прихожей — вчера), лежала на самом верху. И следовало из этой бумаги, что Олег Константинович Сартанов, 1965 года рождения, практически здоров и может отправляться хоть в Египет, хоть в Антарктиду, хоть к черту в зубы.

Олег еще постоял недолго с бумагами в руках, подумал — и убрал папку обратно в ящик. На полочке в серванте лежало обручальное кольцо — его кольцо! Он всегда снимал его на ночь. Олег взял его в руки бережно, как реликвию. Кольцо было не гладкое, а с насечкой, ребристенькое такое. Почему-то Галка хотела именно эти кольца к свадьбе. Олег вспомнил, как они вместе выбирали их в салоне для новобрачных, как Галка склонилась над витриной, и этот завиток пепельных волос на белой шее… Он, помнится, тогда не выдержал и поцеловал ее. Олег еще немножко подержал кольцо в руках, полюбовался, потом решительно надел на безымянный палец. Вот так будет правильно!

Он присел на краешек дивана и осторожно тронул Галку за голое теплое плечо.

— Галя…

— Ммм… Сколько времени? — Она заворочалась в постели и потянулась за своими часиками. — Семь часов только! Суббота же сегодня, дай поспать.

— Галь, я что подумал-то. Ну его, этот Египет! Не поеду.

— Как это — не поедешь? — Галка мигом проснулась окончательно и села на постели. — Ты что, с ума сошел? Все документы готовы, а ты вдруг…

В голосе ее звучали резкие, сварливые ноты, лицо исказилось от гнева. Олег даже отшатнулся — никогда раньше он Галку такой не видел.

— Думаешь, мне удовольствие большое доставляет жить с твоими родителями, все время улыбаться и кивать? Маменьке твоей подпевать постоянно. Да, Елена Владимировна! Хорошо, Елена Владимировна! Анекдоты дурацкие слушать, что твой папаша каждый вечер рассказывает, да еще и смеяться не забывать? У-у, ненавижу все это! — Галка вдруг заплакала. Злые слезы просто брызнули из глаз. — А теперь, когда такой шанс подвернулся, ты говоришь — не хочу! Деточка захотел возле маминой юбки остаться! Да ты хоть понимаешь, что такая возможность только раз в жизни бывает? Другим знаешь как упираться приходится? Зубами грызть! А тебе — все готовенькое, на блюдечке, на, мол, дорогой, только кушай!

Видеть плачущую Галку было просто невыносимо. Несмотря на злые, обидные слова, она выглядела такой несчастной, что Олегу стало ее жаль. Он еще потянулся обнять, утешить.

— Галя, ну подожди… Не волнуйся ты, все у нас будет!

Он хотел объяснить ей, что совсем скоро откроются такие возможности, о которых они раньше и мечтать не могли, а потому проводить время среди пустынь и верблюдов за жалкие сертификаты не стоит, но Галка резко отстранилась и плотнее закуталась в простыню, будто защищаясь от его прикосновений.

— Не трогай меня! Когда будет — через двадцать лет? Ты хоть знаешь, чего стоило Вове… то есть Владимиру Петровичу выбить тебе эту командировку? А уж мне чего стоило, я и не говорю!

Олег похолодел. Владимир Петрович Пеструхин, веселый толстопузый балагур, старинный друг его отца и непременный участник всех семейных собиронов, работал в том же НИИ, что и он сам. Отделом кадров заведовал. И вот теперь он — Вова?

Олег как-то сразу припомнил, что Галка сильно изменилась в последнее время. Вспомнил ее отлучки по выходным, поздние возвращения домой… На майские праздники она уехала с подругами на дачу и ночевать не вернулась. Рассказывала, что выпили немного, засиделись, заболтались, а потом страшно было идти на электричку. Еще убедительно так рассказывала, а он, дурак, только кивал — правильно, мол, поступила.

Видимо, лицо у него стало такое, что Галка вдруг примолкла — поняла, что сказала лишнего. Даже рукой прикрылась, будто защищаясь от удара, и быстро-быстро забормотала, куда только вся злость подевалась — совсем другим тоном, жалостливо так, покаянно:

— Олежек, миленький, ну я же люблю тебя! Разве я для себя… Это же все для нас! А ты говоришь — не поеду…

Она снова заплакала — навзрыд, всхлипывая, как ребенок. Лицо ее как-то жалко искривилось, нос стал красный, глаза опухли. Олегу она вдруг показалась старой, несмотря на свои двадцать два года, и совсем некрасивой. В этот момент он ясно увидел, какой она станет лет через пятнадцать, — и ужаснулся. Бедная, глупая Галка! Что же ты натворила…

Олег молча встал и принялся одеваться, стараясь не смотреть на нее. Хотелось поскорее уйти отсюда — из этой самой комнаты, которая совсем недавно представлялась ему вожделенным раем.

Через пять минут он уже шел по улице, шагая, словно заведенный автомат, а над головой стояло черное солнце. Совсем как тогда… Он не думал, куда идет и зачем, просто не мог сегодня оставаться дома, никак не мог.