– На троне. В театре. Я, наверно, приду пораньше…

– А что, на пенсию захотелось? – проницательно усмехнулась Айше. Ей никогда не надо было ничего объяснять, и это странное ясновидение всегда удивляло Кемаля. – Это пройдет, ты просто устал. Приезжай, только ко мне знакомая на полчаса зайдет, ладно? Мы с ней как раз подъезжаем…

– Конечно, о чем речь! – заторопился Кемаль. Он терпеть не мог нарушать планы жены, всегда подсознательно боясь, что она, после опыта неудачных браков и нескольких лет независимости и воинствующего феминизма, пожалеет о потерянной свободе. И хотя Айше не давала ни малейших поводов для подобных мыслей, разве что, как и он, проводила много времени на работе, Кемаль все равно старался ни в чем не мешать ей. Подруг у нее было мало, заходили они редко, интересно, что это за знакомая?

– Все, я почти дома уже, потом поговорим.

Пора было вставать с развращающее действующего трона – хорошего понемножку.

Повидаться, что ли, с местным королем – Шевкетом, задать кое-какие вопросы? Хорошо бы, конечно, сначала понаблюдать за ним денек-другой, но кто теперь, когда все озабочены маньяком, выделит на это людей? На нормальное наружное наблюдение нужно, как минимум, трое… нет, даже заговаривать не стоит.

Тишина, окружавшая Кемаля и погрузившая его в мрачные мысли и усталую полудрему, неожиданно закончилась. Видимо, это была какая-то случайная кратковременная передышка, как иногда на людной улице в нескончаемом потоке людей вдруг образуется странная пустота, через несколько секунд уже снова заполняемая прохожими. Непонятные реплики, куда-то спешащие девушки, богемного вида юноши и совсем не богемного вида рабочие сцены, обрывки каких-то яростных споров, взрывы смеха, кусочки музыкальных фраз – все это закрутилось вокруг Кемаля, и он вспомнил, что сейчас будет репетиция на сцене, которой все балетные обитатели несколько дней пугали друг друга.

Он прошел в полутемный зрительный зал.

По сцене туда-сюда сновали озабоченные чем-то люди, что-то переносили, что-то кричали, что-то показывали, и поднимали и опускали какие-то части декораций, и включали и выключали какие-то лампы, и неожиданно заполнили всю сцену шипящим белым дымом, и спорили о том, куда и как его направить, – и было совершенно непонятно, как из этого хаоса и крика, из этой суеты сует, из этой нервной неразберихи может получиться то идеально упорядоченное, гармоничное, доведенное почти до совершенства, симметричное и синхронное зрелище, каким Кемалю представлялся классический балет.

«Пойду я, правда, – принял решение Кемаль, глядя на клубы белого дыма. Они показались ему символичными: напустили туману, ничего не разберешь, даже если захочешь. – С этими сегодня поговорить не удастся, зонта я не нашел… может, он и ни при чем тут, этот зонт – черт его знает? А может, прав психолог, и пора бросать эти театральные интриги и сосредоточиться на подъездах и маньяке…а то получим третий труп через неделю!»

Из тумана вынырнул и сбежал по ступенькам в зал черный стройный силуэт, и Кемаль, чтобы потом не жалеть о впустую потраченном времени, быстро перехватил его и тихо спросил:

– Вы ведь виделись с Пелин в тот вечер, да? После того как она из театра ушла?

– Да, но… – вскинул на него покрасневшие глаза не ожидавший ничего подобного Шевкет, – это совсем не то, что вы думаете… я все могу объяснить… только, ради бога, завтра! Завтра, пожалуйста!..

– У нее зонт был? Или она ваш брала?

– Зонт?.. Был, конечно… такой дождь, у всех зонты!. Я вас умоляю – не сейчас…

В этот момент, заглушив все разговоры, властно зазвучала музыка – торжественная и мрачная, знакомая и растиражированная, но не потерявшая от этого красоты и силы – музыка, слушая которую видишь, как трепещут, страдая, беспомощные белые крылья и вздымаются над ними всемогущие, наделенные злобной силой и волшебной властью черные… а колдовское озеро спрятано в лесу и окутано дымом, и никто никогда не узнает, что происходит там с несчастными, обреченными девушками, и почему черные руки-крылья выбрали именно их… только эта музыка, возникшая, кажется, в самой глубине черной души таинственного колдуна, может рассказать о его страданиях и страстях, о неутолимой жажде, толкающей его на злодейства, о его изуродованном, искаженном внутреннем мире, где царит и властвует над его злыми делами непостижимая идея смерти и убийства.

«Нет-нет, еще раз, пожалуйста! – захотелось крикнуть Кемалю, когда она отзвучала. – Что это за музыка, это и не музыка вовсе, это что-то другое, от чего с ума можно сойти! Она мне почти все объяснила, это же ваш сюжет!»

Но действие продолжалось, дирижер не возвращался к той, так поразившей Кемаля теме, на сцене танцевали что-то веселое, и он быстро вышел из зала, унося с собой звучные, врезавшиеся в память аккорды, которые еще долго сопровождали его, мучая и лишая покоя, но в то же время доставляя странное, почти извращенное наслаждение.

Пять часов, а как темно, подумал он, подходя к дому и по привычке поднимая глаза, чтобы увидеть окно своей кухни.

Если оно светилось, он каждый раз испытывал острый приступ счастья. Там, на кухне, за льняной занавеской, была вся его жизнь – женщина с голубыми глазами, без которой все в мире потеряло бы для него всякий смысл.

И эта женщина, как и многие другие в этом городе, каждый вечер входит в темный подъезд, рискуя столкнуться с чьим-то черным безумием. Оно коршуном вьется над ними – нежными и беспомощными, и убийственный провод стягивает лебединые шеи, и белые перышки печально вздрагивают на грязном полу… нет, какая пенсия, господи! Этого безумного колдуна надо остановить, и они это обязательно сделают. Какая разница, кто прав, а кто нет: он, Кемаль, или его начальник, или этот психолог, разве об этом надо думать, когда кто-то превращает город в свой заколдованный черный лес, где погибают прекрасные лебеди?!

На кухне смеялись, и мрачные аккорды в душе Кемаля поутихли: Айше была здесь, а значит, в его мире все было в порядке. Женские голоса говорили по-английски, тихо позвякивали ложечки в фарфоровых чашках, опасная тьма и непогода остались за закрытой им дверью, напоминая о себе лишь двумя зонтами, занимавшими почти всю прихожую.

– Честное слово: подушки пуховые, а называются «Отелло»! Могу показать!

– А я шампунь видела для длинных волос – «Офелия»! Тоже черный юмор!

– Образы Шекспира в легкой промышленности!

– Добрый вечер! – с удовольствием приближаясь к взрывам смеха, сказал Кемаль из коридора. – Можно мне тоже чаю?

Удивился он с опозданием, потому что смотрел не на гостью, а на Айше, как всегда, желая убедиться, что это не сон и не игра воображения. Она – его жена, она здесь, она ждет его, она наливает чай… господи, пора уже привыкнуть… нет, к счастью нельзя и не нужно привыкать, иначе потеряешь его!

Гостья тоже удивилась, даже сильнее, чем он. Или просто не хотела или не умела скрывать свои чувства.

– Это Лиза, – начала Айше и, заметив их изумление, тоже удивилась: – Вы, что, знакомы?