Имеют ли, однако, эти идеологи террора и восстаний право жаловаться общественному мнению, негодовать и возмущаться убийством тех товарищей, которым не удалось привести в исполнение задуманных преступлений, а пасть жертвой аналогичной расправы.

Откровенные признания Колосова послужат цели противоположной той, которую он себе поставил. Они не поведут к вящему посрамлению адмирала Колчака и не запятнают его памяти. Все же те, кто был склонен отнестись к убийствам на Иртыше с известной снисходительностью и оправдать их атмосферой гражданской войны, найдут в них новое подтверждение для такой оценки драмы 22 декабря…»

Александр Васильевич Колчак о своих убеждениях и своей политике

Единоличная власть

В моменты остроты политических осложнений, в моменты великой разрухи и тревоги понятно, что люди ищут умиротворяющие начала. Одним из таких выходов обычно признается твердая власть и, как ее наиболее гибкая форма, власть единоличная.

Такое признание далеко не ново, оно было и в древности. Римская республика знала власть диктатора и обращалась к ней в тот момент, когда государству грозили величайшие бедствия. В диктатуре видели крайнее средство и прибегали к ней только в самые острые моменты.

То, что мы теперь переживаем, такой момент не может вызывать споров, и разговоры о диктатуре вполне понятны. Тем не менее вопрос этот требует величайшей осторожности, т. к. ни одна власть не способна так легко выродиться в самовластие, как власть диктаторская.

Если она и может быть признана, то только в случае введения ее в строго определенные рамки и признания общенародного. Строго определенная компетенция диктаторской власти вещь вполне возможная. Для этого необходимо, чтобы диктаторские полномочия вручались на определенный срок с определенными заданиями и с условием полнейшей ответственности за свои действия после истечения срока.

Кроме того, единственным возможным способом образования этой власти является делегирование ее одному лицу или группе лиц органами, признанными законной властью всем или значительнейшей частью населения.

Только признанное всеми правительство может делегировать такую власть. Только в этом случае она не будет висеть в воздухе, не опираться ни на кого, кроме самой себя.

Что такая власть не противоречит принципам демократии, примером нам могут служить демократии классического мира. Всякое иное решение вопроса ни в коем случае не может рассчитывать на сочувствие страны и слоев социалистической и несоциалистической демократии

А.К.Голос Приморья. Владивосток. № 248. 1 (14) июля 1918 г.

Интервью А. В. Колчака иркутской газете «Свободный край»

Имя адмирала А. В. Колчака так настойчиво повторялось в различных правительственных комбинациях дальневосточного происхождения, что в связи с событиями во Владивостоке представляется весьма важным выяснить истинную точку зрения адмирала.

Важно потому, что имя адмирала Колчака – одно из лучших имен первых месяцев революции и появление его на пекинско-харбинском горизонте вызвало понятное недоумение.

Наш корреспондент имел возможность беседовать с адмиралом в Токио, который он избрал своим временным местопребыванием.

Высказанное адмиралом Колчаком рассеивает всякие подозрения в его антидемократичности.

Адмирал Колчак о себе

– Я – человек военный и чужд всякой политики. Всю жизнь я работал для войны. Я давно видел неизбежность этой войны, я желал ее и готовился к ней, еще будучи относительно молодым и занимая скромные должности.

Я участвовал во многих предварительных работах и без излишней скромности должен сказать, что достиг известных результатов (выработка морской программы и пр.).

Словом – целью и смыслом моего существования была подготовка к войне.

Переворот

– Не буду повторять всем известные факты. С некоторых пор мне стало ясно, что война должна быть проиграна. Распутинщина, сухомлиновщина, протопоповщина и многое другое вели Россию к гибели.

Только переворот мог спасти положение, вывести Россию на путь возможной борьбы с врагом.

Переворот, конечно, не был для меня неожиданным.

Я приветствовал переворот, как путь к победе. Я искренно надеялся, что теперь налажен будет тыл и пр. и Россия соберет мощь, необходимую для победы.

То, что мне пришлось наблюдать на Черном море, подогревало эти надежды. Единодушный подъем обещал многое, и работа кипела.

Команды с восторгом выходили в море. Настроение было превосходное.

Рядом с требованием свободы раздавались и требования Босфора. Настроение было сознательное, боеспособное, я сказал бы, победное. Так продолжалось 2 недели.

Я вспоминаю горячую, талантливую речь члена Госуд. Думы Александрова, произнесенную при большой аудитории в Морском Собрании в Севастополе. Этот умный и чуткий деятель уже понял, что революция вступила на гибельный для России путь.

Он ярко и образно нарисовал опасное положение и кончил – как сейчас помню – утверждением, что 180-миллионный народ не может покончить самоубийством. А между тем народ уже шел к самоубийству.

Речь Александрова произвела громадное впечатление в Севастополе.

Обо мне писали в газетах, что у меня на Черном море порядок. Но его не было.

Временное Правительство мне доверяло и было спокойно за Черноморский флот. Но оно не знало истинного положения вещей.

Правда, мое влияние многое сдерживало. Не заслуженная мною слава была сдерживающим началом, охраняла внешний порядок.

Но анархия, я чувствовал это, приближалась медленными, но верными шагами.

И то, что было на Балтике, должно было случиться и на Черном море.

Война проиграна

– В 20-х числах апреля меня вызвал Гучков в Петроград.

В это время происходили совещания в Пскове. Я виделся с Алексеевым, познакомился с Корниловым, сделал доклад в Совете министров.

Я изложил министрам, как обстоит положение вещей на самом деле.

Они не знали истинного положения и представляли его себе гораздо лучшим, более прочным.

Я разочаровал их.

Соколов, например, встретив меня, поздравлял с порядком на Черном море.

Я возражал ему, объяснив, что анархия коснулась и нас, и Черноморский флот идет к поражению и гибели. За эту поездку я узнал истину о положении вещей в России и понял всю безнадежность.

Война была проиграна.

Последнее усилие

– Вернувшись в Севастополь, я собрал команды и в откровенной речи обрисовал им полную картину происходящего.