тех вырастает. Так, в Лас-Вегасе в 2017-м году на празднике урожая, ознаменованного стрельбой, был зафиксирован «рекорд» в две тысячи триста пять звонков в час.

В одном часе шестьдесят минут, а это значит, что даже в обычные дни каждую минуту двенадцать человек не чувствуют себя в безопасности.

В Детройте обычное утро, готовое наступать с востока.

И в эту минуту Виктория одна из двенадцати.

Она не чувствует себя в безопасности.

— Девять-один-один, я вас слушаю… — незнакомый оператор станции показался самым родным. И девушка с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать, как миллионы других людей, вынужденных набирать этот номер.

Когда она заканчивает вызов и вешает трубку, она не думает уходить. Вики непонятно, чего она ждёт, но в голове то и дело крутится мысль: «Я обещала! Обещала, что буду с тобой до полудня».

Когда медленно, нехотя, в окне брезжат первые лучи псевдо-света, она пытается собрать осколки с пола, иронично думая: «Это похоже на минувшую ночь. И на мою жизнь…».

Когда в коридоре вдруг что-то тяжело падает, Уокер стоит в дверях гостиной и наставляет пушку:

— Руки за голову, я тебя вспомнила, — узкие глаза-буравчики, неопрятные волосы, квадратная челюсть, массивная, прямоугольная фигура, из тех, что с возрастом быстро заплывают. В человеке есть лёгкая примесь азиатщины. Но это не главное. Главное — она видела его раньше. — Руки за голову, Мальбонте, или я открою огонь!

— Я… кто я… — его взгляд становится испуганным и телячьим, — …простите, я не понимаю, кто я, и как здесь оказался, добрая девушка!

— Руки за голову!

— Не могу, простите меня! Пожалуйста! Простите! — На полу он хнычет и тянет ладони, сложенные молитвенно — его руки насквозь пробиты кинжалом, который служит сцепкой.

На серебряной рукояти извивается змей.

— Непризнанная… — её талию прижимают сзади, лишая последней злости, на которой она держалась, как на кофеине после бессонной недели, — всё кончено, родная. Всё кончено.

И у Вики нет никаких сомнений. Вики поворачивается и громко, по-детски ревёт в демоническую грудь. А ещё она чувствует себя в безопасности.

* * *

Яблоко — один из самых популярных и распространённых фруктов на планете. Его едят в сыром, сушёном, квашенном, запечённом виде, в составе салатов и делают из него пюре. Трудно найти плод, воспетый в культуре больше яблока. Вот только, судя по исследованию ботаников, яблони распространились на Земле всего пять тысяч лет назад в результате культивации других плодовых деревьев на территории нынешнего Казахстана, что совсем не вяжется с их религиозным символизмом.

Парамедик Стоун даёт криминалисту яблоко, заканчивая обрабатывать раны и ссадины. Вывих носа она вправила девушке быстро, пообещав, что синяк спадёт в течении нескольких часов, и обнадёжив, кости черепа на редкость крепкие, переломов нет.

— Уверены, что не хотите в больницу?

— Угу.

— Не переживайте, — Стоун участливо сжимает локоть пострадавшей и, сама не ведая, цитирует Люцифера, — всё закончилось.

Но когда копы вкупе со скорой уезжают, увозя растерянного, сутулого мужчину, Виктория понимает — это только начало. Предстоит долгий путь, ведь одних отпечатков Маля и её показаний штату Мичиган недостаточно. Шумным делом заинтересуются юристы из тех, что крутятся близ Нью-Йорка или Вашингтона. Они — гадюки, натасканные жалить полицию за любую ошибку. Обуреваемые желанием засветиться в прессе, они непременно захотят вывернуть в обратную сторону суть правоохранения США — со всей изысканной витиеватостью речи ткнут следователей и прокурора в неточные мазки внутри серии дел и раздуют те в суде.

— Ты в порядке? — Оставаясь вдвоём, Вики старается не смотреть в сторону «Смита», который трёт свою шею. Утро заявилось по расписанию, а вместе с ним гостиную стало затапливать тусклым, грозовым светом.

— Вполне. А ты?

— Вполне. Как он… как он стал тем, кем стал?

Люций усаживается на пол ровно там, где был прикован. Кресло и стул разломаны, диван слишком заманчив, на него опускается Уокер, кутаясь в большую, мужскую толстовку, но паркет — всё ещё сама гостеприимность, если закрыть глаза на сонм отпечатков чужих ног.

— Чья на тебе одежда?

— Моего отца.

Его устраивает до незаметного, удовлетворённого хмыка.

— Когда ты выстрелила ему в ногу и освободила меня, Маль вызвал водоворот. Ему требовалось поменять личность, для этого нужно оказаться в нашем мире и вернуться обратно.

— Но ты прыгнул следом?

— Да, я прыгнул следом. — В отцовской одежде она утонула и смотрелась сейчас, на своём бордовом лежбище, до удивления маленькой. — Я не дал Мальбонте покинуть водоворот, у нас завязалась драка. — И демон не знает, как, не знает, почему, не знает, с какими-такими силами, но он стал побеждать в этом бою. — Обычная рукопашка. Ни мечей, ни копий. Был кинжал, и ты видела, как я его применил. В водовороте сложно использовать энергию, потому что сам водоворот есть поток энергии. Ублюдок слишком увлёкся моей раной на шее, всё норовил порвать её и, тем самым, дал мне полный карт-бланш. У него огромные крылья, но он плохо ими пользуется. Чересчур долго сидит по башням. Нездоровая страсть не только к мамочке, но и к замкнутым пространствам, знаешь ли, — сын Сатаны выдавливает отрешённую улыбку, — поэтому я их вырвал. И когда Маль понял, что его голова в моих руках, и ждёт её та же участь, он вбросил всю свою энергию на собственное «убийство» — оно же спасение. Сам себя сослал к людям, лишаясь новых, отрастающих крыльев.

— Почему ты говоришь, что это убийство?

— Потому что он умирает в том мире и воскрешается в этом. С тобой было так же.

— Он ведь мог выбрать любое место. Почему вернулся сюда?

— Всего лишь паника, его фактор страха. У Мальбонте не было лишних секунд, он понимал, что я его убиваю, последний образ в его голове — это твоя нора. Тут и очутился.

— И он ничего не помнит?

— Его ждут тысячи кошмаров по ночам, но нет, он ничего не помнит. Он теперь обычный человек, который проживёт обычную людскую жизнь, если правоохранительная система Штатов не постарается сократить ту до минимума.

— А те боги-братья?

— Время шутки-минутки, — самый несмешной тон, потому что в его голосе ни грамма радости, — когда Маль совершил над собой обряд, тем самым он завершил ритуал. Ему пришлось использовать демонический огонь, чтобы постараться вырваться, тот расплавил смолу в его кармане, припасённую для тебя. Собственное «убийство» — последняя жертва, которой он себя сделал, потому что…

— …уверовал в себя, как в Бога и нарушил заповедь «Я — Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».

— Neque enim lex est aequior ulla, quam necis