Урд. Трон Феникса являл собой (а может, являет собою по сию пору, если еще цел где-то на дне морском) огромное позлащенное кресло с воплощенным в золоте, нефрите, сердолике и лазурите изображением птицы феникс, символа бессмертия, на спинке, и с бархатной, окаймленной золотыми кистями подушкой поверх сиденья, без коей последнее сделалось бы убийственно неудобным.

Трон Правосудия (иными словами, иерограммата по имени Цадкиэль) не походил на него ни в чем, ни в одной мелочи, и на поверку оказался вовсе не креслом, а колоссальной величины глыбой белого камня, волею времени, непогоды и случая отдаленно – не более, чем облака, в которых мы ухитряемся разглядеть то лицо возлюбленной, то голову некоего паладина, похожи на них настоящих – напоминавшей нечто наподобие кресла.

Афета сказала, что в Зале Правосудия мне нужно найти кольцо, но в подробности не вдавалась, и я, неторопливо шагая вместе с Заком вдоль прохода между скамей, принялся искать его взглядом. В итоге кольцо оказалось той самой штуковиной, которую я поначалу принял за единственное украшение Трона Правосудия – кованым железным обручем, подвешенным к огромной железной скобе, глубоко вбитой в камень у оконечности одного из «подлокотников». Тогда я начал искать упомянутое Афетой разъемное звено, но ничего подобного не нашел, однако уверенно повел Зака к кольцу, не сомневаясь, что, стоит нам подойти ближе, кто-нибудь непременно придет мне на помощь.

Увы, на помощь мне никто не пришел, но, осмотрев узы, я разом, как и обещала Афета, разобрался во всем. Разъемным оказалось одно из звеньев цепи, и разомкнулось оно легче легкого – Зак сам справился бы с защелкой без какого-либо труда. Стягивавшая его запястья петлей цепь ослабла, соскользнула на пол, а я поднял ее, стянул ею собственные запястья, поднял руки над головой, пристегнул разъемное звено к кольцу в камне и принялся ждать разбирательства.

Однако никакого разбирательства не последовало. Матросы глазели на меня в изумлении. Я думал, Зака кто-нибудь уведет, либо он сбежит сам, однако к нему так никто и не подошел. Вскоре он устроился на полу подле меня, но не скрестив ноги, как поступил бы на его месте я сам, а присев и приняв позу, поначалу напомнившую мне сидящего пса, а после атрокса или еще кого-нибудь из крупных котов.

– Я – эпитом Урд и всех ее народов, – окинув взглядом матросов, объявил я.

То была речь, произнесенная в свое время прежним Автархом, однако я осознал это лишь после того, как заговорил. Делать нечего, пришлось продолжать, хотя в его случае разбирательство выглядело совершенно иначе.

– Я здесь, потому что заключаю в себе их всех – мужчин, женщин и даже малых детей, богатеев и бедняков, старых и молодых, и тех, кто спас бы наш мир, будь им это по силам, и тех, кто готов вырвать из его горла остатки жизненных сил ради собственной выгоды.

Непрошеные слова всплывали из глубин памяти сами собой.

– Еще я здесь, потому что именно я – законный и полновластный правитель Урд. Народов и государств у нас множество. Некоторые много крупнее, сильнее Содружества, и, тем не менее, лишь мы, Автархи, и никто кроме, думаем не только о собственных землях, но держим в уме все наши ветра, колышущие кроны каждого дерева, и все наши волны, омывающие каждый клочок суши. Доказательством сему служит то, что я стою здесь, перед вами, и тем же самым, появлением здесь, подкреплено мое право предстать перед сим судом.

Матросы слушали все это молча, но я, не прерывая речи, взглянул за их спины в поисках кого-либо еще – по крайней мере, Афеты со спутниками.

Нет, в зале их не оказалось, однако другие слушатели у меня появились. Пока я держал речь, толпившиеся в портике собрались под аркой, через которую мы с Заком вошли, и, стоило мне умолкнуть, неторопливо двинулись в Зал Правосудия, но не по центральному проходу среди скамей, подобно нам и, вне всяких сомнений, матросам, а разделившись на две колонны, разошлись вправо и влево и крадучись заполнили пространство между скамьями и стенами.

От неожиданности у меня перехватило дух: среди вошедших оказалась и Текла, и взгляд ее был исполнен такой скорби пополам с жалостью, что сердце болезненно сжалось в груди. Обычно страху я поддаюсь нелегко, однако, понимая, что и сожалеет, и скорбит она обо мне, не на шутку испугался глубины этих чувств.

Наконец Текла отвела взгляд в сторону, а я отвел взгляд от нее, и тут заметил среди толпы Агила и Морвенну с клеймами на щеках в обрамлении черных волос.

Окружало их около сотни человек – заключенных из наших подземных темниц и траксской Винкулы, и жуликов, которых я сек кнутом, и душегубов, казненных мною по приговору провинциальных властей. По другую сторону зала собралось еще человек около ста – асциане, и рослая Идас, и мрачно поджавшая губы Касдо с малышом Северианом на руках, и Гуасахт с Эрблоном под нашим зеленым боевым знаменем…

В ожидании первого вопроса я склонил голову и опустил взгляд к полу.

Однако время шло, а допрашивать меня никто не спешил. Если написать здесь, сколь долгим казалось мне ожидание, или хотя бы сколь долго оно продолжалось в действительности, пожалуй, мне никто не поверит. Одно скажу: прежде чем хоть кто-либо отважился заговорить, солнце в ясном йесодском небе склонилось к самому горизонту, и остров накрыли темные пальцы Ночи, пришедшей на смену дню.

Ночь привела с собой кое-кого еще. Скрежет когтей о каменный пол… а затем из мрака донесся детский голосок:

– Ну, можно, мы уже пойдем, а?

Да, к нам явился альзабо. Глаза его горели огнем в непроглядном мраке, вползшем в Зал Правосудия сквозь проем арки.

– Разве кого-либо удерживают здесь силой? – спросил я. – Я никого не держу.

– Держишь! – откликнулись сотни голосов. – Держишь, да еще как!

Тут я и понял: да это же не они меня – я должен допрашивать их, однако в надежде, что заблуждаюсь, сказал:

– Ну, так ступайте.

Никто не сдвинулся с места.

– О чем я должен спросить вас?

Ответом мне было молчание.

Между тем Ночь полностью вступила в свои права. Однако здание было выстроено из белоснежного камня, с отверстием в вершине вознесшегося к небу купола, и посему я прежде не замечал, что оно ничем не освещено. Когда же поднявшийся горизонт заслонил солнце, в Зале Правосудия сделалось темней, чем в покоях, устраиваемых Предвечным под ветвями огромных деревьев. Лица собравшихся померкли во тьме, угасли, словно пламя свечей – только глаза