— У каких других людей?

— Если я вовремя не отдам деньги, всё будет очень плохо.

— А ты матери говорил?

Ответ на свой вопрос я знала заранее. Польский ужасный — разгильдяй, но конечно же не идиот.

— Нет, конечно, — подтвердил он мою догадку. — Мама меня за это прибила бы… Элисон, выручай! Собственно, за этим я у тебе и приехал.

— Но я не располагаю такой суммой, Польский.

— Элисон я всё верну, — заныл он. Сейчас вся сумма и не нужна. Дай хотя бы половину.

Я ничего не ответила, и Польский продолжал меня уговаривать. Как позже выяснилось, «они» собирались прийти за первой выплатой сегодня же вечером, и Польский просто не мог вернуться домой с пустыми руками. Он умолял меня одолжить любую сумму, хоть сколько-нибудь. Я растерялась. С одной стороны, я хотела помочь Польскому, но в то же время осознавала, что эту проблему нужно решать как-то по-другому. Я также понимала, что нельзя говорить тёте о его финансовых проблемах. Как бы я сама поступила на месте Польского? Неизвестно, что хуже — встретиться лицом к лицу с крепкими ребятами, вышибающими долги, или испытать на себе гнев Лидии.

— Польский сегодня я выпишу тебе чек, — решилась наконец я.

Глава 69

Польский униженным тоном благодаря, меня повторял «Благодарю! Ещё раз покорно благодарю!» Я выписала ему чек на три тысячи фунтов с выдачей наличных предъявителю. Наверняка Польский рассчитывал на нечто большее, но я никогда не попадала в подобные передряги. И мне почему-то не верилось в ту его рассказанную историю чтобы он когда-то попадал в беду. Что-то в его рассказе отдавало фальшивостью.

— Может, я смогла бы одолжить тебе намного больше, сначала нужно поговорить с Брендом. А вообще, будет лучше, если мы с тобой придумаем, план как выпутаться из этой неприятной ситуации как-нибудь по-другому. У Бренда есть брат — юрист, думаю, он…

— Нет! — Польский подскочил, словно ужаленный. — Нет! И ещё раз нет! Умоляю Элисон только не говори ничего Бренду! Пожалуйста, не вмешивай его сюда! Я тебя умоляю! Я сам справлюсь! Я сам справлюсь!

— В конце концов, а как же Лидия? Тебе следовало бы…

Польский отчаянно замотал головой и быстро выхватил у меня из рук чек. Взглянув на сумму, он явно расстроился, однако вслух ничего не сказал и вскоре Польский уехал.

После встречи с Польским у меня на душе остался нехороший осадок, будто бы я подвела Польского. Это чувство подвоха постоянно возникало по отношению к Польскому, с самого детства. Я постоянно жила с его ожиданиями, которые я никак не могла удовлетворить. Польский хотел от меня материнской заботы. Он так и не понял, что я не из тех, людей кто смог бы заменить ему мать.

Когда Бренд вернулся домой, я всё ему рассказала. И, конечно, Бренд здоровски разозлился. Мол, я не должна была давать Польскому ни единого гроша: я ему ничего не должна и я не обязана нести за него ответственность. Я понимаю, что Бренд прав, но я всё по-прежнему не могла избавиться от чувства вины. Мне удалось сбежать из дома Лидии, а Польскому — нет. Он так и остался там, словно в запертой ловушке, маленьким девятилетним мальчиком. Я очень хочу помочь ему, но как же я это сделаю?

Картины с Иисусом Христом. Набрасывала эскизы с фотографиями, которые мы с Брендом сделали в Москве, — жёлтая потрескавшаяся земля, коричневые сухие остовы колючих кустарников, — пытаясь уловить ощущение невероятной жары, и крайней обезвожоности… Неожиданно до моих ушей донесся ангельский голосок Жанны-Флайерс, она называла меня по имени. В первое мгновение я хотела не отвечать и притвориться, что меня вовсе нет дома. Затем щёлкнул замок скрипучей калитки, и тогда я поняла уже слишком — поздно. Я высунулась из окна. По цветущей алее шагала Жанны-Флайерс.

— Привет, подруга! — Она заулыбалась. — . Я тебе не помешаю? Всё также трудишься?

— Вообще-то, да тружусь.

— Отлично, отлично! Так держать! До открытия художественной выставки всего — лишь пять недель, а ты просто дико выбилась из рабочего графика. — Жанны-Флайерс расхохоталась своим ужасным противным смехом. Видимо, эмоции ужасающе отразились на моём лице, так как она тут же добавила: — Да шучу, я шучу! Я над душой стоять не буду.

Я молча вошла в мастерскую, а Жанны-Флайерс последовала следом за мной и, пододвинув к вентилятору стул, с удобством расположилась. Затем Жанна закурила сигарету, и сизый дым закружился вокруг неё в потоке дымчатого воздуха. Я повернулась к мольберту и взяла кисть в руки. Я усидчиво работала, а Жанны-Флайерс всё продолжала говорить и говорить. Жаловалась на жару — мол, архитектура Парижа, в отличие от Франции и ряда других городов, не рассчитана на такую экстремальную нелётную погоду… Вскоре я перестала выслушиваться в её слова. А она всё болтала — ныла, восхваляла себя, оправдывала себя, любовалась собой, нагоняя смертельную скуку бесконечными извилиями. Она ни о чём меня не спрашивала. Она не была заинтересована во мне. Даже после стольких долгих лет она видела во мне лишь только сходство к достижению собственной славы, аудиторию для своего шоу.

Возможно, так нельзя говорить. В конце концов, Жанны-Флайерс — моя лучшая подруга и она всегда была рядом. Просто она одинока. Как и я. Впрочем, скорее умерла бы от полного одиночества, чем согласилась бы жить дальше. Вот почему я никогда раньше не заводила дружеские отношения. Всё это время я ждала настоящего, друга в отличии кем были остальные, полные фальшивости и лжи. Жанны-Флайерс всегда страшно ревновала меня к Бренду. Она пыталась (и до сих пор пытается скрыть ревность, но я то вижу: Жанны-Флайерс ненавидит Бренда. Она постоянно говорит про моего мужа всякие гадости, она уверяет, будто бы Бренд не настолько талантлив, как я, она называет его тщеславным и самовлюбленным.

Жанны-Флайерс всё время твердит о нашей с ней столетней дружбе и вечно припирает меня этими аргументами: «старые добрые времена» и «мы против всего мира».

— Прости, но я должна работать. Так что, если ты не возражаешь…

— Выгоняешь меня? — Её лицо мгновенно приобрело осклабленное выражение. — Я просто смотрела, как ты работаешь, с тех пор, как ты впервые взяла в свои руки художественную кисть! Вряд-ли я сильно отвлекаю тебя, иначе ты уже давно намекнула бы…

— Вот я тебе и намекаю — и прямо сейчас.

Мои щеки пылали. Я начинала злиться и никак не могла совладать с этим. Я пыталась рисовать дальше, но мои руки тряслись.