смутный страх меня тревожит:

Россия в поисках царя

себе найти еврея может.

Мы обучились в той стране

отменно благостной науке

ценить в порвавшейся струне

ее неизданные звуки.

В душе у всех теперь надрыв:

без капли жалости эпоха

всех обокрала, вдруг открыв,

что, где нас нет, там тоже плохо.

В чертах российских поколений

чужой заметен след злодейский:

в национальный русский гений

закрался гнусный ген еврейский.

Если вернутся времена

всех наций братского объятья,

то, как ушедшая жена, —

забрать оставшиеся платья.

Среди совсем чужих равнин

теперь матрешкой и винтовкой

торгует гордый славянин

с еврейской прытью и сноровкой.

Сквозь общие радость и смех,

под музыку, песни и танцы

дерьмо поднимается вверх

и туго смыкается в панцирь.

Секретари и председатели,

директора и заместители —

их как ни шли к ебене матери,

они и там руководители.

Слепец бежит во мраке,

и дух его парит,

неся незрячим факел,

который не горит.

Я свободен от общества не был,

и в итоге прожитого века

нету места в душе моей, где бы

не ступала нога человека.

Играть в хоккей бежит слепой,

покрылась вишнями сосна,

поплыл карась на водопой,

Россия вспряла ото сна.

Российской бурной жизни

непонятность

нельзя считать ни крахом, ни концом,

я вижу в ней возможность, вероятность,

стихию с человеческим яйцом.

Россия обретет былую стать,

которую по книгам мы любили,

когда в ней станут люди вырастать

такие же, как те, кого убили.

Еврей весьма уютно жил в России,

но ей была вредна его полезность:

тогда его оттуда попросили,

и тут же вся империя разлезлась.

Я пишу тебе письмо со свободы,

все вокруг нам непонятно и дивно,

всюду много то машин, то природы,

а в сортирах чисто так, что противно.

Один еврей другого не мудрей,

но разный в них запал и динамит,

еврей в России больше, чем еврей,

поскольку он еще антисемит.

Игра словами в рифму — эстафета,

где чувствуешь партнера по руке:

то ласточка вдруг выпорхнет от Фета,

то Блок завьется снегом по строке.

И родом я чистый еврей, и лицом,

а дух мой (укрыть его некуда) —

останется русским, и дело с концом

(хотя и обрезанным некогда).

ХРАПИТ И ЯРОСТНО ДРОЖИТ

КАЗАЦКИЙ КОНЬ ПРИ СЛОВЕ «ЖИД»

В евреях легко разобраться,

отринув пустые названия,

поскольку евреи — не нация,

а форма существования.

Развеяв нас по всем дорогам,

Бог дал нам ум, характер, пыл;

еврей, конечно, избран Богом,

но для чего — Творец забыл.

Везде цветя на все лады

и зрея даже в лютой стуже,

евреи — странные плоды:

они сочней, где климат хуже.

Я прекрасно сплю и вкусно ем,

но в мозгу — цепочка фонарей;

если у еврея нет проблем —

значит, он не полностью еврей.

Евреи рвутся и дерзают,

везде дрожжами лезут в тесто,

нас потому и обрезают,

чтоб занимали меньше места.

Как тайное течение реки,

в нас тянется наследственная нить:

еврей сидит в еврее вопреки

желанию его в себе хранить.

Есть мечта — меж евреев она

протекает подобно реке:

чтоб имелась родная страна

и чтоб жить от нее вдалеке.

На пире российской чумы

гуляет еврей голосисто,

как будто сбежал из тюрьмы

и сделался — рав Монте-Кристо.

Знак любого личного отличия

нам важней реальных достижений,

мания еврейского величия

выросла на почве унижений.

В еврейском духе скрыта порча,

она для духа много значит:

еврей неволю терпит молча,

а на свободе — горько плачет.

У Хаси энергии дикий напор,

а вертится — вылитый глобус,

и если поставить на Хасю мотор,

то Хася была бы автобус.

Горжусь и восхищаться не устану

искусностью еврейского ума:

из воздуха сбиваем мы сметану,

а в сыр она сгущается сама.

На месте, где еврею все знакомо

и можно местным промыслом заняться,

еврей располагается как дома,

прося хозяев тоже не стесняться.

В евреях есть такое электричество,

что все вокруг евреев намагничено,

поэтому любое их количество

повсюду и всегда преувеличено.

В мире нет резвее и шустрей,

прытче и проворней (будто птица),

чем