Уиллоу всегда убирает после себя со стола. Относит посуду в раковину, моет и вытирает, хоть я и говорю, чтобы не утруждалась, – в доме есть посудомоечная машина. «Не надо, – говорю я. – Потом поставлю в машину, она и помоет». Однако Уиллоу продолжает упорно полоскать тарелки и вилки, будто считает это своей обязанностью. По два, по три раза проверяет, не осталось ли на них остатков пищи. Можно подумать, я ее ругать буду. Представляю, как некий взрослый человек бьет Уиллоу ремнем за то, что плохо помыла посуду, а потом с размаху ударяет по лбу, и остается большой синяк.

Покачиваюсь с Руби в кресле, а Уиллоу молча сидит на диване. Руби вертится в моих объятиях. Рот занят соской, поэтому зареветь не может, но вижу, что очень хочет издать пронзительный вопль. Взгляд беспокойный, глазки поблескивают. Снова начался жар. Смачиваю полотенце и прикладываю к головке Руби. Продолжаю мурлыкать колыбельные в надежде, что это ее хоть немного успокоит.

Тут Уиллоу неожиданно поворачивается ко мне и тихо, скромно спрашивает:

– Если так любите детей, почему у вас всего один ребенок?

У меня сразу дыхание перехватывает. Можно соврать. Можно сменить тему. Никто еще не задавал мне таких вопросов, даже Зои. Одиннадцать лет назад я была совершенно раздавлена. Зои было меньше года, она обожала нежиться у мамы на ручках – конечно, когда у бедняжки не было колик. Тогда на ее вопли сбегались соседи и настоятельно просили утихомирить ребенка, чтобы хоть кто-то в доме смог выспаться. Зои было всего пять-шесть месяцев, когда я узнала, что жду второго ребенка, Джулиэт. С одной стороны, мы с Крисом не планировали так скоро обзаводиться следующим, но с другой, никаких предосторожностей тоже не предпринимали. Новость о беременности привела меня в полный восторг. Думала, вот оно – начало большой семьи, о которой так страстно мечтала.

А вот насчет реакции Криса была не уверена. «Как быстро», – только и произнес муж в день, когда сообщила, что снова в положении. Я стояла в дверях ванной с положительным тестом на беременность в руке. «У нас ведь уже есть ребенок», – прибавил Крис. Но потом муж улыбнулся и обнял меня. Несколько недель только и говорили о том, как назовем малыша, и решали, поселить их с Зои в одну комнату или в разные.

Первыми заметила кровянистые выделения. Сначала они были почти прозрачными, потом стали темно-красными. За ними последовали боли. Уверенная, что это признаки выкидыша, поспешила к доктору, но тот меня успокоил, сказав, что ребенок на месте.

А потом биопсия подтвердила рак шейки матки степени Т1b. Врач настоятельно рекомендовал радикальную гистерэктомию, а это значило, что сначала необходимо сделать аборт. «Процедура несложная и неопасная», – уверял врач нас с Крисом. Прочла в Интернете, что мне просто все выскребут изнутри. Стоило представить, что так поступят с моей Джулиэт, и сразу решила – нет, ни в коем случае. Однако Крису каким-то образом удалось убедить меня, что аборт необходим. «Если бы срок был большой, тогда, конечно, дело другое, – говорил он, повторяя слова доктора. – Или если бы рак был на начальной стадии». Потом прибавлял от себя: «Без тебя вырастить Зои не смогу». Подумала – если умру, Крис с Зои останутся одни. Будь рак и впрямь на начальной стадии, лечение можно было отложить и заняться им после родов. Но мой случай был не таким. Пришлось делать выбор – ребенок или я. Выбрала себя, и с тех пор это решение не дает мне покоя.

Доктор и Крис поправляли меня всякий раз, когда я называла Джулиэт «ребенком». Они-то всегда говорили «зародыш». После аборта врач сказал, что нельзя было определить, мальчик это или девочка. Мол, репродуктивные органы начинают формироваться только на третьем месяце беременности. И все же я была уверена, что это именно девочка Джулиэт. Глядела на познавательные брошюры, которые вручил мне доктор, и сердито думала, что так закрутилась с работой и ребенком, что не сделала мазок и не сходила к врачу на обязательный осмотр через полтора месяца после родов – просто решила, что эти ненужные формальности мне ни к чему. В брошюрах говорилось, что рак шейки матки можно обнаружить на ранней стадии при помощи обычных мазков – тех самых, которые я поленилась сделать. А больше всего злило то, что я не входила ни в одну группу риска. Не курила, проблем с иммунитетом не имела и, насколько мне было известно, не была заражена вирусом папилломы человека. Мой случай оказался редким, исключительным. Одним на миллион. Я не должна была заболеть.

Доктор удалил мне матку, а потом, видно, подумал – гулять так гулять – и вырезал вообще все: и фаллопиевы трубы, и яичники. Кроме шейки матки, распрощалась с частью вагины и лимфатическими узлами. Физически восстановилась через полтора месяца, морально так и не оправилась.

То, что время от времени мне ни с того ни с сего начало становиться невыносимо жарко, было неожиданностью. Вдобавок теперь я страдала розацеа. Сердце вдруг принималось стремительно колотиться, почти выскакивая из груди. Приходилось падать на стул и некоторое время переводить дыхание. Но ведь такое испытывают только пожилые женщины! Ночью, когда не вставала к ребенку, не могла заснуть оттого, что буквально обливалась потом. Бессонница приводила к плохому настроению и раздражительности в течение дня. В жар бросать постепенно перестало, и все же неприятные симптомы время от времени проявлялись.

У меня была менопауза. А ведь мне тогда даже до тридцати было далеко. В результате обмен веществ замедлился, при том же режиме питания на моей до этого стройной талии начал откладываться жир. Крис утверждал, что не замечает, но я-то все видела. Разве, примеряя в магазине брюки, можно не заметить, что вместо четвертого размера тебе теперь требуется восьмой? На женщин вроде Кэссиди Надсен – молодых, изящных, здоровых – стала поглядывать с завистью. Они могут выносить и родить ребенка, когда только пожелают, а я – нет. Я молодая женщина, но из-за операции постарела преждевременно.

– Надо во всем видеть хорошее, – говорил Крис, пытаясь меня подбодрить. – Зато больше с месячными мучиться не придется.

Слово «месячные» Крис произнес с легкой брезгливостью, для меня же они теперь стали недостижимой мечтой. Что угодно отдала бы, лишь бы снова понадобилось бежать в аптеку за тампонами! Ведь это означало бы, что я здорова и могу иметь детей. Но, увы, теперь ничего не получится.

– У меня был рак, – признаюсь я, с трудом выговорив отвратительное слово. – Рак шейки матки. Пришлось все удалить.

Интересно, Уиллоу хоть знает, что такое шейка матки?

Она по-прежнему сидит на диване, глядя в телевизор на Берта, Эрни и их любимую резиновую уточку. Эрни начинает негромко петь.

– Но вы хотели еще детей? – настаивает Уиллоу.

– Да, – произношу я, ощущая оставленную после Джулиэт пустоту в сердце. – Очень.

Крис сказал, что мы можем усыновить сироту или даже нескольких. Но после рождения собственной дочери приемных детей не хотела. Мечтала о родных. Не могла представить, как ращу чужого ребенка. Чувствовала себя обманутой. Все, больше никаких детей.

– Вы хорошая мама, – говорит Уиллоу. Косится на сверкнувшую за окном молнию. Грохочет гром, и Уиллоу произносит, говоря скорее сама с собой, чем со мной: – Моя мама тоже была хорошая.