никаких сведений, была твоя мать, Василиса.

Васёне показалось, что кухня зашаталась, что вот-вот рухнут потолок и стены… Она зажмурилась, ожидая грохота, но нет – даже когда она снова открыла глаза, все стояло на своих местах, с улицы доносился лай соседского терьера и лязгающий звук мусоросборщика, опустошающего баки.

– Но… ты ведь говорил… – пролепетала она, жалобно глядя в посеревшее лицо отца.

– Мы решили, что так будет лучше, – я и твоя бабушка. Мы не хотели, чтобы ты знала о том, что твоя мать… Я вообще не хотел, чтобы кто-то знал об этом… она носила девичью фамилию, поэтому ты не насторожилась, когда читала дело в архиве. К счастью, фамилия действительно распространенная… хоть и не Иванова, конечно.

Владимир Михайлович взял новую сигарету, словно не заметив, что в пепельнице перед ним еще дымится недокуренная, щелкнул зажигалкой, выбивая пламя.

Василиса молчала. То, что сейчас сказал отец, почему-то не явилось для нее такой шокирующей новостью, как стало бы, может, полгода назад. Она давно подозревала, что отец скрывает от нее что-то важное, и его поведение, когда он узнал о статьях, только укрепило в Василисе это подозрение. Да и фоторобот в его руке она помнила четко – так в детской памяти закрепляются какие-то вещи, не слишком значимые для взрослых, но почему-то очень важные для детей.

Она помнила день, когда отец с приехавшей бабушкой куда-то ушли, оставив ее у соседки, и вернулись только к ночи, когда Василиса уже дремала на диване. Потом было еще несколько странных дней, когда отец не играл с ней по вечерам, как делал это обычно, а мамы вообще не было дома и на все вопросы о том, где она и когда вернется, Васёна получала уклончивый ответ: «Уехала в командировку». Обычно в командировку уезжал папа, в этом не было ничего странного, но мама…

Бабушка плакала каждый день, думая, что Васёна этого не видит, а мама все не возвращалась. Прошло еще сколько-то времени, и однажды папа, посадив ее перед собой на диван, а сам устроившись на полу, взял ее руки в свои и тихо сказал, глядя в глаза:

– Васёна, мама больше не придет.

– Как это – не придет? – не поняла оторванная от просмотра воскресного мультфильма Василиса: ей хотелось узнать, чем закончится очередная серия про веселых уток, а вовсе не разговаривать с папой, и смысл его слов тоже до нее не доходил.

– Вот так… мамы нет больше.

Это было вообще непонятно – как может не быть мамы? У всех мама есть, так положено.

– Папа, – серьезно сказала Васёна, поправив крошечные круглые очочки, – папа, ты говоришь что-то неправильное. Мама уже есть – как же ее теперь может не быть?

Отец вдруг выпустил ее руки из своих, обхватил голову и, кажется, заплакал, и вот тогда Васёне стало по-настоящему страшно. Ее папа был большим, сильным, знал ответы на все вопросы – а теперь он сидел на полу и плакал. Васёна от страха тоже зарыдала, на ее плач из кухни прибежала бабушка, подхватила на руки, забормотала что-то, но сквозь собственный плач Васёна вдруг услышала, что и бабуля тоже рыдает.

Все это было очень непонятно, странно, а в квартире с этого дня все изменилось: на маминой фотографии в папином кабинете зачем-то появилась черная полосочка на нижнем уголке, бабушка стала носить черный платок на голове, а папа то и дело куда-то уходил.

Со временем Васёна свыклась с этой мыслью – мама погибла – и не спрашивала, что произошло, как именно. Ей почему-то казалось, что маму сбила машина – в то время это был единственный вид смерти, о котором Васёна знала: вычитала в какой-то книге.

А примерно спустя год к ним в квартиру пришли двое мужчин, и один из них показал папе листок с черно-белым изображением. Его-то Василиса и запомнила на долгие годы.

И вот теперь, спустя двадцать лет, она наконец узнала, как именно погибла ее мать, – и испугалась, что совершенно ничего не чувствует. А главное – она почти уверена, что убийца ее матери до сих пор на свободе. Только сказать об этом отцу казалось совершенно невозможным, даже кощунственным.

Василиса подняла на него глаза:

– Зачем же ты сказал мне об этом сейчас? Надеялся, что передумаю ехать?

– Я давно понял, что ты не передумаешь. Но не хочу, чтобы этот урод сказал тебе об этом. Как никогда не хотел, чтобы ты жила с ощущением, будто я тебя обманывал. Но в тот момент, поверь, так было лучше. Я использовал все возможности, чтобы имя твоей матери не фигурировало ни в каких статьях, репортажах и так далее. Да, мне было тяжело… и на суде я тоже не был. Но я хотел уберечь тебя от такой правды. – Владимир Михайлович тяжело вздохнул, удивленно посмотрел на две тлеющих в пепельнице сигареты, затушил одну. – Мы в то утро с Галей очень поссорились… уже не помню, с чего началось, но знаешь, так бывает в семейной жизни – слово за слово… Она вспылила, оделась и ушла… она никогда не бегала, я всегда делал это один, а тут… надела спортивный костюм, кроссовки и побежала… – Он вдруг закрыл лицо руками: – Если бы я тогда побежал за ней…

Василиса почувствовала, как по щекам текут слезы, соскальзывают по подбородку на шею, к ключицам.

– Ну вот… – Отец потянул ее за руку, усадил, как в детстве, на колени, обнял и прижал голову к своему плечу: – Ну, что ты…

– Ты должен был раньше сказать… – всхлипнула Васёна.

– И что – ты не полезла бы? – вздохнул Владимир Михайлович, поглаживая ее по волосам. – Ты ведь моя дочь, Васька… и я это хорошо знаю. Поэтому поезжай и сделай то, что решила. Я просто хотел, чтобы ты была готова к такому повороту.

– А ты сам… ты сам вообще видел этого Вознесенского? Ну, кроме как на фотографиях?

– Мне разрешили свидание с ним до суда, – снова вздохнул отец. – Тоже, конечно, не без помощи влиятельных людей, в нарушение всех правил… Но этот слизняк даже не мог вспомнить, как она выглядела… я показал фото, он его рассматривал так, словно видел впервые… ну, немудрено – двенадцать эпизодов… Где ему помнить каждую убитую им женщину… а я еле сдерживался, чтобы не вцепиться ему в горло… Знаешь, о чем я жалел тогда? О том, что смертной казни у нас нет. Почему этот сопляк, едва начавший жить и уже лишивший этой самой жизни одиннадцать девушек,