Цыганок уже разделся и стоял перед Воробушкиным, мускулистый, крепкий, с ровным, красивым загаром на теле.

Воробушкин посмотрел на него, потом сказал нерешительно:

– Ты иди мойся, я приду.

Оставшись один, Воробушкин еще посидел немного. Он слышал, как за дверью шумела вода, сначала очень громко, потом тише, и наконец все стихло.

Воробушкин разделся и вошел в баню. Цыганок лежал уже в воде, закрыв глаза от удовольствия. Воробушкин неловко, боком, словно боясь поскользнуться, прошел мимо него и начал наполнять вторую ванну.

– Самое подходящее помещение для серьезных разговоров, – не открывая глаз, заговорил Цыганок. – Никто не помешает. Заодно и выкупаемся, не пропадать же деньгам даром… Нравится тебе баня? – спросил он через минуту.

Номер считался дорогим. Был он небольшой, но с двумя ваннами и душем; стены и низкий потолок выкрашены желтой масляной краской.

Воробушкин не ответил, попробовал рукой воду и закрутил кран.

– Теплее наливай, а то простудишься, – посоветовал Цыганок.

– Не нравится, – грустно сказал Воробушкин.

– Что? – не понял Цыганок.

– Баня не нравится, на одиночку похожа. Вот на Кавказе бани!.. – И, не договорив, он вздохнул и полез в ванну.

Несколько минут оба молча лежали в воде, потом Цыганок приподнялся и посмотрел на Воробушкина. Воробушкин тоже сел.

– Говорили мы о тебе с товарищами, – сказал Цыганок медленно, – как бы тебе работу найти. Что ты делать можешь? Специальность какая у тебя?

– Моя специальность делать то, что мне поручат. Только бы скорее начать что-нибудь.

– Я не о том спрашиваю, – ласково сказал Цыганок. – Я о профессии спрашиваю. Есть у тебя профессия?

Воробушкин подался вперед, ближе к собеседнику, и, глядя ему в лицо, сказал, отделяя каждое слово:

– У меня есть профессия, ты же ее знаешь. Я революционер.

– Ну, а еще?

– Разве тебе этого мало? – голос у Воробушкина дрогнул.

– Мало, Воробушкин, – еще ласковее ответил Цыганок и начал объяснять, словно маленькому: – Тебе надо подыскать работу, чтобы жить ты мог, понимаешь?

– Ну, а другое?

– С другим придется подождать, Воробушкин, – ты про другое лучше пока забудь.

Воробушкин наклонился через край ванны, стараясь как можно ближе заглянуть в глаза собеседнику.

– А ты знаешь, сколько лет я жду?

– Так товарищи решили, Воробушкин. По-другому нельзя теперь.

– А они знают, сколько я лет жду?

– Знают, Воробушкин.

– Ничего они не знают, и ты ничего не знаешь. Молодой ты еще, и все вы молодые.

– А ты не молодой? Не молодой, а хочешь всех посадить. За тобой шпионы хвостом бегают, – подался к нему Цыганок.

– Я к шпикам привык, я их не боюсь.

– Не боишься? А дело провалить не боишься? Ты всегда таким смелым был или только недавно стал? Тебя сюда, может быть, нарочно, как приманку, прислали, – ты об этом думал? Или ты и этого не боишься? – жестким шепотом говорил Цыганок, бросая каждое слово прямо в лицо.

Они теперь сидели в одинаковых позах. На лице Цыганка не было ни обычной веселости, ни добродушия, глаза удлинились и потемнели.

Слова кончились, и они молча смотрели друг на друга, и казалось, сейчас оба вскочат и схватят один другого за горло. Потом лицо Воробушкина изменило выражение. Он повернулся и заговорил уже другим, покорным голосом:

– В сорок восемь лет уже очень трудно ждать.

– Может, лучше тебе уехать куда-нибудь, перейти в нелегальное… Паспорт мы тебе устроим, – неуверенно, как только что пришедшую и еще не продуманную мысль, сказал Цыганок.

– Ты мне нос другой достань, нос, понимаешь? Да еще рост. А с таким носом и с таким ростом меня и слепой с любым паспортом узнает. Ты думаешь… – Он не договорил, поднялся, вылез из ванны и, тяжело ступая, пошел к выходу, но, как слепой, вместо двери наткнулся на стену и, прижавшись к ней лицом, повернул к Цыганку спину.

И Цыганок увидел, как на покрасневшей от горячей воды спине Воробушкина, от лопаток до поясницы и ниже, шли белые рубцы. Тонкие и толстые, едва заметные и видные издали, короткие и длинные, они делали спину Воробушкина похожей на карту местности, вдоль и поперек изрезанную дорогами.

Цыганок выскочил из ванны, подбежал к Воробушкину и обнял за плечи.

– Успокойся, успокойся, Воробушкин, обожди, мы еще придумаем что-нибудь. Я еще раз поговорю с товарищами. Пойдем отсюда.

Воробушкин стоял молча, уткнувшись лицом в угол, он вздрагивал всем телом и не то смеялся, не то стонал тяжело и глухо.

Цыганок с трудом оторвал его от стены и вывел в предбанник. Воробушкин шел рядом послушный, обмякший, едва держась на ослабевших ногах.

В предбаннике он схватил Цыганка за руку, сжал, умоляюще и пытливо смотря в глаза, и начал говорить быстро, словно боялся, что его прервут и не позволят договорить:

– Скажи им, я никого не подведу. Скажи, что я хитрее шпиков. Скажи, что без революции, без партии – зачем жить? Скажи все это. Непременно скажи!

– Скажу, верь мне, скажу, – успокаивал товарища Цыганок.

– Скажи, пожалуйста, – вдруг беспомощно, по-детски, улыбнулся Воробушкин.

И Цыганок засмеялся.

– Где это тебя так? – он показал на спину.

Воробушкин снова помрачнел, отступил к стене, пряча спину, и сказал нехотя, в сторону:

– В Иркутске… – Помолчал и, уже опять глядя прямо в лицо: – А ты говоришь – жди! Разве можно тут ждать?

Быстро и молча они оделись, и, когда собирались уходить, Цыганок протянул Воробушкину несколько кредиток.

– Возьми, браток.

– Не надо, обойдусь, – отстранил руку Воробушкин и покраснел.

– Это товарищи тебе прислали, не мои это…

– Все равно, у меня есть пока.

– Возьми, мало ли что. Не пригодится – вернешь. Разбогатеешь – отдашь.

Цыганок совал ему в карман кредитки. Воробушкин уступил.

– Вот еще. Летом в баню часто ходить не стоит. Я на реке иногда бываю. Рыбку ловлю, купаюсь с ребятами. Там это, на зареченском берегу. Если повяжу голову полотенцем и хвоста за тобою не будет – подходи поближе.

У Воробушкина просветлело лицо. Глядя ласково на Цыганка, он спросил:

– На Кавказе ты был?

– Нет, не пришлось, – сознался Цыганок.

– Там все вот такие. Там бы тебе работа нашлась. Там бы и мне нашлась, – вздохнул он.

Он обнял товарища так, что у того хрустнули кости и потемнело в глазах.