тот, который первый принес нам весть об аресте офицеров. Я вместе с рабочими комиссарами принял их очень сурово. Тот, первый, виновато смотрел на нас. Второй держал себя развязно, и когда он что-то лишнее позволил себе в разговоре по поводу нашего комитета, то очень сознательный и молчаливый матрос, командированный к нам для связи с корабля «Аврора» – партиец-большевик, вдруг поднялся, выпрямился во весь свой огромный рост и рявкнул:

– Матрос с корабля «Республика», предлагаю тебе держать себя здесь, как на корабле, иначе с тобой будет поступлено по законам военного времени… Не забывай, ты – перед лицом революционного правительства…

Тот, развязный, отвалился на спинку стула и, как ошеломленный, с полуоткрытым ртом, в испуге остановившимся взором смотрел на этого сумрачного великана, потом вдруг вскочил, вытянулся в струнку, залихватски отдал честь и не то в насмешку, не то в серьез крикнул:

– Есть, капитан!

И оба сели.

Все это произошло так неожиданно, так внезапно и так внушительно, что на некоторое время прекратились все разговоры, и наступила гробовая тишина. Когда неловкое молчание прошло, этот развязный, сделавшийся вполне серьезным, вынул из широкой пазухи своего бушлата тетрадь, уже фигурировавшую вчера на допросе, в которую были вложены все документы и переписка, отобранные при обыске у арестованных офицеров.

– Вот это вам прислали… А их нет… Они у нас сидят… Можно мне ехать?

– Можно.

И он, откозыряв, пошел. За ним последовал и другой.

Мои комиссары, приехавшие от матросов, сказали мне, что матросы все время пьют, что среди них появились женщины, что настроение их самое отвратительное и что офицеров в эту ночь они, наверно, расстреляют…

Что тут было делать? Конфликт явно назревал, а неподчинение распоряжению правительственной власти, облеченной особыми полномочиями и Советом Рабочих Депутатов, и Революционным Комитетом, – было налицо.

Я чувствовал, что нарыв зреет и что надо действовать… И тотчас же принялись вырабатывать план. Несколько наших товарищей еще были среди матросов. Я вызвал одного из них к телефону и предложил им переписать имена матросов, но мне ответили, что здесь все пьяно, озлобление против них растет, что они хотели бы, чтобы им выслали автомобиль для того, чтобы поскорей уйти отсюда, на что и просят у комитета разрешения. Ясно было, что им там больше делать нечего. Я предложил им немедленно выйти на улицу и сказал, что тотчас же высылаю автомобиль, а в другом – маленький отряд на всякий случай.

Наши комиссары вскоре вернулись, полные возмущения, так как там была ужасная отвратительная оргия. В это же время мне удалось вызвать Железнякова-младшего, и, когда я спросил у него: «Где офицеры?», он глухо ответил мне:

– Они исчезли. Их украли. У нас раскол, прямо беда!

Он обещал тотчас же сообщить мне, если что узнает об офицерах. Я прочел ему по телефону предписание Владимира Ильича.

– Сейчас, кроме некоторых, здесь никто ничего не поймет. Все страшно возбуждены, рвутся на улицы, и еле-еле удается их сдержать.

Перед нами стал вопрос охранить город от этой пьяной ватаги и отыскать увезенных.

Я вызвал тревогой на линейку сильный дежурный отряд латышей-партийцев, находившихся в Смольном, прибавил к ним десять пулеметов, придал к ним четырех самих стойких комиссаров-рабочих, отправил их для расположения в близлежащих около матросов домах и дал предписание начальнику зорко следить за матросами путем дозорных, сообщая нам в 75-ю комнату о всяком движении их. На всякий случай мы подготовили Волынский и Егерский полки, отличавшиеся в то время трезвостью или, лучше сказать, терпимым пьянством, и среди которых мы имели крепкие организации наших товарищей, предписав им быть в полной боевой готовности. … Не желая никакого кровопролития, мы тотчас же направили всех наших делегатов-матросов на «Аврору» и к другим матросам, прося их, как можно скорей, проникнуть во второй флотский экипаж и принять все меры, дабы сдержать пыл матросов «Республики»… …Под утро, часов в шесть, к нам прискакали наши комиссары, дежурившие возле здания второго флотского экипажа, и сообщили, что только что, на всем ходу, подошел автомобиль, из которого выпрыгнули четыре матроса и с ними один офицер, и они, неся что-то в узлах, почти бегом вошли в подъезд, направляя револьверы в спину офицера и понукая его бежать с ними. По описанию это был тот третий офицер-трудовик, фамилию которого я забыл.

Для меня стало ясным, что двух расстреляли, в узлах их одежда, а третьего почему-то сохранили. Я знал, что приехавшие запрут этого офицера, а сами завалятся, конечно, сейчас же спать. Оставалось немного времени, когда молено было рискнуть вывезти этого третьего. Во 2-м флотском экипаже у нас было несколько своих матросов-партийцев. Наши комиссары знали расположение комнат. Я направил автомобиль в ближайший переулок. Двое наших комиссаров свободно вошли в здание второго флотского экипажа, по счастью, скоро отыскали двух наших матросов, в том числе того, который первый принес весть об аресте офицеров, передали им, в чем дело, сообщили предписание Владимира Ильича, – и они тотчас лее пошли отыскивать привезенного третьего офицера. Очень скоро его нашли лежащим на столе. Когда они вошли к нему, он чуть не провалил все дело, так как с испуга стал кричать:

– Не надо! Оставьте меня! Я достану вам еще денег…

Но видя трезвых, махающих ему руками людей, он умолк, с трудом встал и тихо пошел с матросами… Немного робея и превозмогая первую неловкость, он тихо рассказывает нам:

– Ко мне вчера днем пришел матрос и потребовал, чтобы я шел за ним. Я повиновался. Когда мы вышли из дома, тут стояли два закрытых автомобиля, в одном сидели те два офицера и два матроса, а меня посадили в другой автомобиль, и со мной сели еще два матроса. Мы отъехали, и вскоре тот автомобиль ушел в другую сторону. Меня спросили, кто у меня есть знакомые, которые могли бы дать за меня деньги? «Если соберешь, – говорили они, – пять тысяч – останешься жив, а не соберешь – сегодня расстреляем…» Я помертвел. Я видел всю опасность и чувствовал что вот-вот моей жизни конец… В Петрограде у меня много знакомых. Я колебался, как быть, а они понукают, скорей, да скорей. Я говорю, что не знаю, как быть? А они свое: «Вот расшибем башку, тогда узнаешь». Я решился. Заехал к одним. Звоню. Вхожу, и они со мной. Вынули револьверы. Отзываю в сторону хозяина и говорю: «Простите, но спасите!» В двух словах рассказываю. Они в ужасе, соболезнуют и дают 200 рублей. Я передаю матросам. Они деньги кладут в карман. «Ну, – говорят, – так ты долго