Шрифт:
Интервал:
Закладка:
212. Но мама сделала это первой.
213. И все-таки я чувствую себя шулером.
Лакун мне на это указывал, но лишь много лет спустя я понял, что он имел в виду.
Причины, по которым большинство людей не пересекают Канаду на своих двоих и не едут в Малави, чтобы строить там школы, – дети, ипотека, родители, карьеры и прочие вещи, которые делают человека нужным.
Мы, иные, свободны, потому что все это не для нас.
Я открываю конверт, пробегаю глазами пятнадцатый за месяц отказ в приеме на работу и кладу листок в кипу макулатуры.
По крайней мере, я не одинок. По крайней мере, у М такая же ситуация.
214. Плакат: все люди обладают как минимум равным достоинством.
215. Чай подостыл, вкус кардамона слегка горчит, но это все еще прежний напиток. Быть частью чего-то – сложно, дело тут не в адресе, не в биологии и не в обещаниях. В конце концов М согласилась. Она собралась снять ночную сорочку. Было темно, позвякивала музыка ветра в саду, свет, сказала она и кивнула на выключатель. Шепот в темноте, движение на ощупь. Когда я нащупал ее, она лежала на боку, обнаженная, отвернувшись лицом к стене. Страшно. Она плотно прижалась ко мне спиной. Того, что после мы перестанем быть душами-близнецами? Шорох постельного белья, тело, прижимающееся ко мне под простыней. Нет. Того, что после мы ими останемся.
216. Шорох, напоминающий шорох волн на песке, свидание с морем. Она была права. Нигде не сказано, что души-близнецы должны быть счастливы вместе.
217 …и сильно пахнет соленой водой и гниющими водорослями. Все залито резким светом – железнодорожные пути, паромный терминал и два мола. Мы идем к южному молу, где расположена метеостанция.
Мы ехали от Дублина на местном автобусе, дорога заняла около часа. М до сих пор не понимает, на что здесь смотреть. Отчасти я с ней согласен. Хотя этот мол похож на широкий променад и очень популярен у любителей рыбалки, он едва ли сойдет за достопримечательность.
Но для меня это скорее паломничество. Весь последний год я запоем читал «Избранное» Сэмюэла Беккета и давно мечтал увидеть этот мол в Дун-Лэаре. Увидев вывеску открытого кафе, мы входим в здание паромного терминала. Завтрак давно закончился, и мне нужно как-то оттянуть момент, подготовиться к неизбежному разочарованию. Мы заказываем сэндвичи с горгонзолой (Germ's Choice), М пьет крепкий чай с молоком. Я беру себе «Гиннесc», на который она смотрит с отвращением. Меня тошнит от запаха темного пива, говорит она. Причаливает паром из Холихеда. Я отхожу в туалет – там горит резкий, синеватый флуоресцентный свет, который, видимо, должен помешать английским туристам попасть в вену. Можно было бы написать целую книгу о свете, думаю я по пути обратно к столику. Где-то гудит вентилятор. Человек в рыболовном жилете сидит и разговаривает по мобильнику. Повсюду – вступления, обрывки, фрагменты историй, которые могли бы быть рассказаны. У парня за прилавком татуировка на запястье.
Мы выходим. Идем дальше по молу, солнце светит на белый гранит и, отражаясь от него, бьет в глаза. В том месте, где мол изгибается влево, стоит метеостанция. На крыше вертится флюгер – небольшая металлическая мельница, ничего особенного. Под ней буквы: ΑΝΕΜΟΙΣ. Коротко и ясно – «Ветер». На греческом все становится каким-то вневременным, будто высеченным в камне. М делает фотографию. Ей кажется, что я стал симпатичнее с новой стрижкой.
А потом мы ее находим. Табличка привинчена к стене, на ней цитата из кульминационной сцены: great granite rocks the foam flying up in the light of the lighthouse and the wind-gauge spinning like a propeller, clear to me at last that the dark I have always struggled to keep under is in reality my most —[12]
Моими самыми что? – интересуется М.
Я не знаю, лента обрывается раньше, чем он успевает это сказать.
Она делает фотографию, стараясь сохранять серьезность. Я провожу рукой по табличке, повторяя движение руки ирландского драматурга, случившееся за несколько десятилетий до моего рождения и в свою очередь повторявшее другое, переворачивающее всю жизнь движение, о котором мы никогда не узнаем. Позади раздается скрип металлического колеса. Кто-то вышел на прогулку с детской коляской. М на нее не смотрит. К нам подбегает, виляя хвостом, белая собачка с черным мячиком в зубах. Я глажу ее по голове, но мячик не беру. Кто-то зовет ее издалека, и она убегает, клацая когтями по молу, похожая на сон, приснившийся перед самым пробуждением в свете солнца. Мы услышали единственную тему в оркестре, думаю я, в столетней симфонии этого мола, состоящей из клацанья когтей и шороха сандалий, стука копыт и поступи резиновых сапог, цоканья высоких каблуков и ударов беговых кроссовок. В этой какофонии невозможно выделить одну тему.
Я беру ее за руку. На запястье у нее царапина – собирала крыжовник, объяснила она. Мы идем дальше – до самого конца, где волны Ирландского моря дочиста отмыли грубые блоки из серого гранита. Рыболовы-любители в черных свитерах забрасывают в море блесны. Мы садимся на каменный парапет и наблюдаем за ними, щуря глаза на ветру. Тихо, ясный воздух прорезывают только крики чаек и звяканье корабельных снастей.
Что пугает больше всего – я совсем не испытываю разочарования.
Иногда какому-нибудь тексту удается выманить на свет небольшой кусочек реальности – так точно, что ее можно понюхать, попробовать на вкус. Я узнал бы этот мол без всяких карт и табличек. Я здесь уже бывал.
218. Словарь путешественника: мол. Морской бриз проносит мимо парусники, некоторые раскрашены в яркие цвета, сиденья обтянуты новой кожей. Даже те, что должны имитировать старые рыбацкие лодки, оснащены GPS и ЖК-экранами. Через восемьдесят лет кто-нибудь проведет рукой по табличке и спросит, чем заканчивается цитата, удивительно, что никто раньше не обратил на это внимания.
Это не мы меняем вещи на новые, думаешь ты. Это мол меняет нас на новых.
219. Я случайно столкнулся с ней много времени спустя,