– Мне… Ну, да. Счастливая.

Глубоко внутри звучит голос Ясеня: «Кто тебя толкнул?» Кажется, я полжизни ждала такого вопроса. Даже странно, что сегодня не светит солнце.

– Никогда бы не подумал, что ты так расцветешь, стукнувшись головой. В другой раз, когда будешь расхаживать мрачнее тучи, поведу тебя спасать очередного юнца. Или хватит и просто удара по лбу?

Я смеюсь и тут же об этом жалею, потому что в голове растекается боль.

– Неужели все было так плохо?

– Хуже некуда, – отрезает Фалада, уклоняясь от тычка в бок, – расскажешь мне, почему весь вчерашний вечер ходила несчастной?

Я глубоко вдыхаю, выпускаю воздух и неожиданно для себя сначала говорю самое нелепое:

– Конюхи думают разводить твою породу.

– Неужели? Будет жаль их разочаровать. И как ты со своим словарным запасом разузнала об этом замысле?

Я сжимаю посох, так что белеют костяшки.

– Мне сказал принц.

– Кестрин? Ну дела. – И уже мягче: – Что еще ты от него узнала?

– Он понял, что я – подделка. Считает меня этакой головоломкой, не очень-то важной, но достаточно занятной, чтобы коротать зимние вечера. Уверена, что скоро снова за мной пришлет.

Дыхание Фалады вылетает клубами драконьего дыма.

Я заставляю себя продолжать:

– Он приказал привезти мои вещи и отыскал в них плащ, который подарил король. И он знает, что я никакая не Валка.

– И ты не хочешь, чтобы он понял, кто ты есть.

– Да, – тихо соглашаюсь я.

Кестрин – и колдун, и будущий король. Он пугает меня больше, чем собственный брат. Я не хочу, чтобы мой муж имел такую власть надо мной.

– И что он, по-твоему, сделает, когда поймет, кто ты на самом деле?

– Не представляю. Возможно, раз еще не догадался, то и не поймет.

Фалада искоса смотрит на меня:

– Он знает, что у тебя подпись принцессы.

Я проглатываю ругань, проклиная себя. Ну конечно, он знает, что у меня ее подпись. Моя подпись. И кто мог ее повторить? Точно не какая-нибудь горничная. А если я и не Валка, и не прислужница, остается только одно – сама принцесса. Я отчаянно мотаю головой. Ну почему я совсем не задумывалась над тем, что ему говорила? Почему я вообще не способна думать? Если бы не боялась его так сильно, то соображала бы, что творю. Но… как он тогда меня отпустил?

– Что ты станешь делать, когда он предъявит тебе правду?

– Не знаю.

Я поднимаю глаза на Фаладу, но он только молча смотрит в ответ.

– Ну какая из меня принцесса? – возмущаюсь я. – Валка достаточно рассказала о придворных – я была бы среди них чужой, будто и впрямь родилась и выросла в пастушьей семье. Гусятница из меня выходит намного лучше, чем получилась бы принцесса.

Фалада негромко фыркает.

– Ты сама решаешь, кто из тебя может получиться. Пусть Валке и больше по душе роль принцессы, но ты бы справилась с ней стократ лучше, если бы пожелала. – Он легонько толкает меня носом в плечо. – Но ведь беспокоит тебя совсем не это, да?

Я потираю руку в том месте, где раньше под рукавом таился шрам – теперь уже Валкин. Я никогда не говорила о жестокости брата с Фаладой, да и вообще ни с кем. Но все это, весь этот удушливый страх – навсегда пустившее корни наследие жизни с ним. Кестрин меня не бил – пока. Но давать ему над собой власть я готова не больше, чем возвращаться домой к брату.

– Алирра?

– Я боюсь Кестрина, – приходится наконец признаться. – Боюсь того, что он может со мной сотворить.

– Думаешь, он может сделать тебе больно?

Я вспоминаю мощь его подавленной ярости. Тогда Кестрин чуть не сорвался на жестокость, и все-таки кулаки – не главное его оружие.

– Навредить можно по-разному. Фалада, он угрожал казнить меня за обман. Не думаю, что в самом деле поступил бы так, но не знаю. Если он способен бросаться такими угрозами… – Я качаю головой. – Никакая я не принцесса. Мне не понять придворных игр, не защититься от Кестрина, особенно если мы поженимся. И это не самое худшее. Есть ведь еще Дама. И она не простит мне, если…

– Если ты дашь ей отпор?

– Да. И как, по-твоему, я могу помочь принцу? Я же не чародейка, вообще ничего не смыслю в колдовстве. Не понимаю, что вообще можно поделать.

– Я не знаю, – признает Фалада. – Вопрос в том, с чем ты готова жить, когда все закончится. Сможешь идти дальше с тем выбором, который сейчас делаешь? Или он в конце концов тебя раздавит?

– Возвращение во дворец ничем не поможет, – яростно отвечаю я. – Кестрин погибнет так или иначе, а меня снова сделают чьей-то пешкой, если вообще не отошлют домой или не уничтожат прямо здесь.

Фалада молча глядит на меня, и в повисшей тишине я отчетливо слышу, что не ответила ни на один его вопрос. Но он не требует ответов. Вместо этого спрашивает:

– Что Валка сделает, когда Дама придет за Кестрином?

Я встаю как вкопанная и слушаю шепоток улетающих слов. Легко было рассуждать о том, что принц может погибнуть, но теперь, когда Фалада напрямик заявляет о его неминуемой смерти, я будто прихожу в себя.

– Что сделает Валка? – давит Фалада.

– Продаст его, – говорю я.

Ненавижу ее. Ненавижу себя.

– Когда?

– Как только устроит свою жизнь. Обручится, выносит дитя.

– То есть она не позволит сделать себя пешкой.

– Да.

– А что выберешь ты, Алирра?

– Я не знаю. Я гусиная пастушка, Фалада. Я ничего не значу, я уже в положении пешки.

– Это был твой выбор.

– Ты невыносим, – отрезаю я.

Фалада вздыхает и продолжает идти к пастбищу.

Когда вдалеке уже виднеется стадо, я протягиваю руку и прикасаюсь к мягкой гриве.

– Я не могу придумывать правила, Фалада. Это не моя игра.

– И чья же она тогда?

Я качаю головой:

– Мне не научиться колдовать. Не победить Даму, когда никто в целом свете не смог.

Фалада смотрит на меня с непониманием.

– Никто и не просил тебя делать то или другое.

– Не просил, – бормочу я.

Оставшийся путь проходит в молчании, а Фалада порой бросает на меня странные взгляды.

Следующие дни тонут в оттенках серого, плотные слои облаков прячут солнце от глаз. Холодный ветер слетает с гор, мечется в долинах и с посвистом врывается в город. Неделю с лишним тучи грозятся, но никак не разражаются ливнем или снегом. Я тоскую по бодрящему морозцу лесных зим, к которым привыкла. Каждый день вспоминаю о теплом хлебе, рукавицах и тяжелых от снега лапах елей. Здешняя зима – создание совершенно иное, она ложится на плечи тяжелой тушей и пробирает холодом до костей.