Тот отвратительно рассмеялся, выталкивая смешки сквозь зубы.

­— Пусть смотрит. Веревку!

Из седана передали веревку, перекинули конец через балку, поддерживающую крышу террасы, и привязали к опоре. Я не понимала, что они делают. Было жутко от того, как они зубоскалят.

— Роман, она беременна! — зарычал Андрей, когда его потащили к краю террасы. — Лена, отвернись!..

— Что происходит… — я не успела закончить.

Из второго конца свили петлю, набросили ему на шею и столкнули. Веревка врезалась в шею, обрезая просьбы Андрея и последний кислород. Тело выгнулось, ногами он пытался найти опору, но только беспомощно дергался в рефлекторных попытках освободиться из наручников.

Он ведь все сказал… Согласился сотрудничать. Но они издевались из мести. Андрей знал, что так будет, поэтому просил отвернуться. Власов с удовольствием наблюдал за мучениями.

А я не смогла…

Смотрела, как корчится. Они знали, что делают — отвернуться невозможно, когда кого-то истязают на глазах. Я делала себе хуже, но не могла не смотреть, будто это могло помочь.

Вновь начала считать про себя, понимая, что не поможет. Это зрелище что-то убивало во мне прямо сейчас. Наконец, Андрей зацепился за край террасы, балансируя на цыпочках, и судорожно вдохнул. Ему дали продышаться и столкнули снова. Снова борьба за глоток воздуха, напряженные жилы, рывки всем корпусом.

— Не издевайтесь над ним… — я просила с тихим надрывом.

Власов развернулся, снисходительно глядя, как я сиплю и задыхаюсь вместе с Андреем, только я — от истерики.

— Ты сказала — не издевайтесь?

Сунув руки в карманы, он приблизился. Как он выглядел… Шикарно, демократично, непринужденно, а на фоне человек в петле боролся за жизнь.

— Ты понимаешь, кто он, за что его наказывают? — Власов остановился. — Он один из самых отъявленных мерзавцев страны. Когда ловят снайпера не грех пошутить над тварью. Эти крысы не способны на ближний бой. Они трусливо бьют с расстояния. Слышишь, как хрипит? Он это заслужил.

Да, я слышала. Хрип сводил с ума. Он будет сниться в кошмарах: страшный, натужный сип, который издавал Андрей, пытаясь вдохнуть.

— Пожалуйста, прошу вас, — скороговоркой залепетала я, — я сделаю все, что хотите… Все, что хотите, отдам, только дайте ему дышать!

Он оценил мои мокрые щеки.

— Если хочешь, чтобы твой любимый жил, ты должна правильно себя вести. Будешь послушной, делаешь то, что тебе говорят. Если тебе сказали выпить таблетки, ты их выпьешь. Ты не будешь убегать. И он должен правильно поступать. Тогда с тобой ничего не случится. Ты понимаешь?

Меня быстро убедила тень повешенного Андрея. Пока он брыкался, я поняла все за секунду.

— Да! — разрыдалась я.

Власов рассматривал меня со снисходительной улыбкой.

— Перережьте веревку, — разрешил он.

Натянутую веревку перехватили ножом. Андрей упал боком, плечом врезался в землю, и раскашлялся, глубоко заглатывая воздух.

— Посмотри, в кого ты превратился, Ремисов. Днище.

Я думала, он не встанет, но когда Власов подошел, Андрей перевернулся на бок и приподнялся, упираясь в землю скованными руками.

— Хочешь еще сильней унизить? — зло спросил он, глядя на врага снизу вверх. — Ну валяй, мне все равно.

Они были за пределами террасы, и Власов обошел полулежащего Андрея.

— Зачем мне тебя унижать? — усмехнулся он и расстегнул ширинку. — Ты и так полное ничтожество.

Он помочился Андрею на спину, и сухую землю рядом.

— Молодец, что пришел, — закончив, Власов застегнул ширинку. — Теперь будешь работать на меня. Твоя девчонка останется у нас. Заканчивайте. Девочка может попрощаться, если не брезгливая, а после отвезите его в город.

Власов ушел по направлению к машинам и скрылся в темноте.

Пока он издевался, я держалась.

Теперь из меня будто вынули позвоночник. Когда приходится глотать унижения, потому что не можешь ответить — это разрушает. И когда приходится смотреть и невольно участвовать — разрушает тоже.

— Поднимайся, — меня уводили первой.

Ноги затекли, живот я не чувствовала. Ребенок больше не двигался, и я положила руку сверху, чтобы хоть так ощущать связь.

— Нам разрешили попрощаться, — напомнила я охраннику, который не воспринял всерьез слова шефа и намеревался увести меня к седану.

Я имела на это право, хотя Андрею, думаю, больше хотелось, чтобы я ушла. Он кое-как сел в пыли, когда я опустилась на колени. Еще ловил воздух ртом, вздрагивая всем телом — инстинкт заставлял. Вблизи несло мочой и кровью. На шее осталась петля с отрезанным концом, а под ней — багровый ожог от веревки. Я нащупала узел под подбородком, с трудом растянула, ощущая, как под пальцами жадно раздувается горло.

— Как ребенок? — просипел он.

Живот ныл, в неудобной позе я снова это ощутила.

— Хорошо, — соврала я.

Андрей наклонился: щекой к моей влажной щеке.

Тяжело дыша, признался:

— Курить хочу…

Я поняла без просьбы, обыскала карманы, нашла сигареты и вставила одну между разбитых губ. Чиркнула зажигалкой. Андрей глубоко затянулся — даже зажмурился от наслаждения. Помню, мы любовались видом на город в ночь знакомства. Он курил и точно так же свет вспыхивающего уголька вырывал из темноты искаженные параличом черты лица… Он предупреждал: «ты не знаешь, кто я», а я недооценила. Теперь сижу в пыли и держу для наемника сигарету.

— Не бойся, — хрипло сказал он на ухо. — Меня не убьют, куражатся… Не волнуйся за меня. Вообще ни о чем не волнуйся. Все будет, как я говорил.

— Не ври...

— Мы увидимся, я приду.

— Успокаиваешь… — из глаз скатились горькие слезы.

Истерика позади, это слезы прощания.

— В машину, — меня подхватили на руки, намереваясь поднять.

Мы не поцеловались — больше не любовники и не возлюбленные, все в прошлом. Но он был мужчиной, к которому я привыкла, прячась на съемных квартирах. Потянулась к нему, хватая перенапряженные из-за скованных рук плечи.

— Перестань, моя девочка, — Андрей сжал зубами фильтр сигареты, чтобы было легче говорить. — Иди, не бойся, ничего тебе не сделают… Пусть попробуют.

Я дала усадить себя в машину. Через лобовое стекло было видно, как он сидит, опустив голову. Его залило светом фар, Андрей отвернулся, а когда взглянул на меня снова… я успокоилась.

Он жевал сигарету в углу кривого рта. Глаза ничего не выражали. Я ушла и Андрей стал безразличным. Даже если пытки продолжатся, ему не больно, не страшно, плевать на унижения. Он знал, куда пришел. Жестокий мир — его реальность, она его не шокирует. Иногда ты, иногда тебя. Кто-то сядет, кто-то ляжет в землю, кто-то уйдет под пытками: у всех своя судьба.