– Да у нее, похоже, со всем кварталом были интимные отношения.

– А в тот вечер половой акт был?

– А зачем еще она была у него голой в постели?.. В шашки играла?..

Хочешь убедиться – звони экспертам на Петровку.

– Как ее убили?

– Зарезали. Кухонным ножом. Перерезали горло. Нож валялся рядом.

– Когда наступила смерть?

– Между двадцатью двумя и двадцатью четырьмя часами предыдущего дня.

– Какие были версии?

– А какие тут версии? Соседка по этажу сказала: примерно в половине восьмого в дверь к Полуянову звонила девушка – не та, что убили. Другая. Такая фифа, как она выразилась. Полуянов открыл ей. При виде посетительницы он был, как она сказала, обескуражен…

– Ишь ты, какая глазастая соседка…

– Да уж. Побольше бы таких свидетелей… Потом она, соседка, слышала звуки ссоры. И женский голос кричал: «Прости меня, Танечка!..»

– Так-таки все-все она слышала?

– Балконы-то открыты… Жарко…

– Ну, а потом?

– А что потом? Коля Ревенко поехал в редакцию к этому Полуянову. Его, естественно, на работе не оказалось…

– Хотя должен был быть?

– Вроде да. Хотя кто их, журналеров, поймет… Но Полуянов в редакции не появился и не звонил. Зато в редакции Коле сказали, что Полуянов в день убийства хвастался: придет-де к нему сегодня вечером некая Таня Садовникова, миллионерша из Парижа… Стали эту Садовникову искать…

– Ну, а потом?

– А потом что? Дело у нас Петровка забрала.

– А у тебя какие версии?

– Да какие там версии! – Вася досадливо махнул рукой. – Дело, по-моему, дохлое. Хорошо, что мы его сбагрили.

– И ты думаешь, что эта Садовникова могла девчонку убить?

– Не знаю. Похоже, что нет… Хотя кто их, баб, поймет? На ножичке-то, говорят, – отпечатки ее пальчиков… А она что, твоя клиентка?

– А как ты объясняешь исчезновение Димы? – ответил я вопросом на вопрос.

– Не знаю… Испугался. Удрал…

– Может, кто-то в квартире побывал? Посторонний? Уже после ухода Татьяны?

– Не знаю. Может быть. Однако пальцевые отпечатки в квартире – только трех человек: этого Полуянова, жертвы и Садовниковой. Следов взлома нет…

– Может, кража?

– Как мамаша говорит, ничего ценного не пропало. На месте – и золотой перстень, и видак, и телефон с автоответчиком… Хотя… Похоже, что в квартире рылись… И вот еще какая странность…

Василий замолчал и сделал последний глоток «Очаковского». Аккуратно поставил бутылку у лавочки.

– Ну? – поторопил я его.

– Полуянов ведь – журналист, да?

– Ну!

– Не «нукай», я тебе не лошадь… А журналисты много ведь пишут, правда? Любят они писать, да? И интервью всякие берут, верно?

– Ну, говори, не томи!

– Так вот, – с торжеством посмотрел на меня Вася. – В квартире у Полуянова мы не нашли ни одной бумажки, исписанной его рукой. Ни одного блокнота. Больше того! В ней не было ни одной компьютерной дискеты. И даже ни одной кассеты к диктофону! Хороший журналист, правда?

Барвиха

БАРСИНСКИЙ

Боже, какая рань! Неужели нужно просыпаться? Евгений с отвращением стукнул по громкоголосому будильнику. Он нащупал на тумбочке приготовленную с вечера бутылку «Эвиана». Выпил минералку в один большой глоток. И ловким прыжком выскочил из постели. Пора приниматься за дело.

Через пятнадцать минут его босс встанет. Быстро примет душ и побреется.

И через полчаса уже выйдет на веранду. При полном параде. В одном из своих восьмидесяти костюмов – и в одном из тысячи, наверное, галстуков.

Как он выдерживает – вставать каждый день в семь часов? Солнце еще еле светит, на веранде играют холодные тени. Спать бы ему сейчас сладко-сладко, пригревшись под боком у красотки-жены… А часиков в десять лениво продрать глаза, потребовать в постель кофе с круассанами и позавтракать – не вставая и не умываясь. И потом только неспешно начинать новый трудовой день.

С его деньгами босс вполне мог бы себе это позволить.

Равно как и не работать вовсе. Евгений подозревал, что шеф уже обеспечил до конца жизни не только самого себя, но и детей своих, и внуков, и пра-пра и так далее правнуков.

Сам Евгений – будь у него столько бабок – ни за что не выбрал бы такой, как у босса, режим работы.

Как только шефу не противно спросонья лезть в душ, а потом – завтракать при полном параде, уже облачившись в костюм? Завтракать без крепкого кофе (босс предпочитал цветочный чай) и – даже в галстуке?

«Так потому он и босс. А ты – всего только начальник охраны», – в который уже раз охолодил себя Евгений Крохалев.

Евгений с отвращением расправил перед зеркалом отвратительный шелковый галстук мертвенного тона – не любил он эти парадные заморочки. А что делать – положение обязывало каждый день одеваться, как на похороны. Вышел на лужайку.

Надо проверить, все ли в порядке.

Он обошел кругом четырехэтажный особняк – трава покрылась росой, и ботинки тут же промокли. Все было по-утреннему тихо. Даже фонтан горничные еще не включили. Солнце играло в тридцати двух бронированных окнах, раскинувшихся на четыре этажа.

Евгений заглянул в гараж и завел сначала бронированный 600-й «Мерседес», затем «Мерседес» – джип охраны, а после красный «Рейнджровер» хозяйки и точно такой же «Рейнджровер», только стального цвета, предназначенный ее охране. Машины завелись с пол-оборота. Евгений дал двигателям поработать минут по пять – так приказал босс, он все боялся, нет ли бомбы?

Интересно, кто это осмелится подложить сюда бомбу – если дом охраняют восемь «афганцев» и пять питбулей? И чуть ли не миллионная система сигнализации?

Все действительно было в порядке.

Евгений взглянул на часы: одиннадцать минут восьмого. Ровно в семь пятнадцать он должен быть на веранде – для традиционной утренней беседы с шефом.

Начальник охраны Бориса Барсинского заторопился в дом – шеф не прощал опозданий.

* * *

Борису Сергеевичу Барсинскому никогда не приходило в голову сначала спокойно позавтракать – и только потом включить свои мобильные телефоны. Он врубал их сразу, едва успевал выйти из душа.

Те из его подчиненных, кто имел доступ к заветному номеру, знали: шеф включает аппарат ровно в семь десять. В это время он выходит из душа и начинает одеваться. И в это время он уже готов к работе. Ко всем приятным и неприятным новостям, которые его работа приносит изо дня в день.

И из ночи в ночь.