Кремни, а не люди – эти наши старики!

Пока сестра добиралась до проезда Шокальского, Евгения Станиславовна разговорилась. Вскоре я узнал о Диме даже то, что, как я подозреваю, он никак не хотел бы делать достоянием гласности. К примеру, как маленький Димочка, посетив первый раз детский сад в четырехлетнем возрасте, тут, же стал без умолку распевать песенку, состоящую из одного слова: «Б…дь!»

Помимо воспоминаний розового детства (никакой оперативной нагрузки не несущих), я вынес из разговора с Евгенией Станиславовной и полезную информацию.

А именно.

Никаких особых ценностей, а также денег Дима дома не держал.

– Какие могут у него быть деньги, молодой человек! Дима получает всего пятнадцать тысяч рублей ежемесячно! И это – золотое перо редакции, представьте себе!

Про себя я отметил, что Дима на пятнадцать тысяч рублей вполне мог бы делать накопления и приобретать ценности, когда бы не его рассеянный образ жизни. Но вслух этого, разумеется, говорить не стал.

Вместо этого я осторожно спросил, не поступало ли к ней – либо, быть может, в редакцию – требований о выкупе за Дмитрия.

Евгения Станиславовна решительно ответила:

«Нет!»

Кроме того, я выяснил, что новую квартиру на Новороссийской улице Дима получил от редакции полгода назад. До этого они с мамой жили вдвоем в этой однокомнатной квартирке на проезде Шокальского:

– Что, согласитесь, молодой человек, не вполне удобно – ведь Дима уже юноша!

Свои журналистские архивы Дима, оказывается, на новую квартиру не потащил:

– Ими здесь забиты все полати. Надеюсь, эти архивы помогут Диме в работе над романом.

– А что, он пишет роман? – поинтересовался я.

– Вы меня удивляете! – с непоколебимой твердостью заявила Евгения Станиславовна. – Пока нет, но когда-то ведь непременно напишет!

– Много ли у него бывает черновиков, блокнотов? – поинтересовался я.

– Дима работает очень вдумчиво. Он тщательно оттачивает каждое слово.

– Но он свои блокноты не выкидывает?

– Да как же можно!

– Вы видели его архив в новой квартире?

– Ну, я в нем, конечно, не рылась…

– Где он лежал?

– На верхней полке в стенке. И в его столе.

– А когда вы приехали к нему в то утро – архив был на месте?

Евгения Станиславовна на секунду замолчала. Мучительная мысль промелькнула на ее лице. Потом она заплакала.

– Нет… Нет… Кажется, его не было… Павлик! Пашенька! – вдруг вскрикнула она. – Пожалуйста, найдите его! Найдите его блокноты! Как же Димочка будет без своих бумаг! Ведь вы же понимаете, как они важны для него! Пашенька!

Умоляю вас – вы хороший мальчик – найдите Димочкины бумаги!

Слава богу, что в этот момент раздался звонок в дверь – не то сердце мое при виде горя матери разорвалось бы от сострадания.

Приехала сестра. Нечеловеческим усилием воли Евгения Станиславовна собралась и, попытавшись изобразить улыбку, пошла ее встречать.

В тот момент, когда женщины расцеловывались, я улизнул из квартиры.

Самое главное у Евгении Станиславовны я выспросил.

И теперь она была уже не одинока…

* * *

К вечеру в редакции «Молодежных вестей» оставались только дежурная бригада, ведущая номер, и любители выпить.

Последних было явно больше, чем первых. Таня примкнула к той компании, которая, как ей показалось, лучше других была осведомлена о работе Димы.

– Когда у Полуянова вышел последний материал? – осторожно поинтересовалась она в тот момент, когда, как ей показалось, алкоголь развязал самые косноязычные уста.

– Вы посмотрите на нее! – вскричал корреспондент Сашка, друг-недруг Димочки. – Шпионы среди нас! Милиция не дремлет!

– Я не из милиции, а из прокуратуры, – поправила Таня.

– Все равно – ваша преданность работе достойна восхищения. Даже воспевания. Хотите, я вас воспою? Немедленно, сейчас?

Саша встал в позу, будто бы готовый затянуть серенаду.

– Лучше вспомните, когда у Димы вышла последняя статья.

– И что я буду с этого иметь?

– Нежный поцелуй.

– О, Мата Хари! – восхитился Сашка. Другой собутыльник, до того мрачно угасавший в кресле у окна, вдруг пробудился и прервал его:

– Последний материал Полуянова вышел десять дней назад. Был отмечен на летучке. Триста строк с выносом на первую полосу. Репортаж из Петрозаводска.

Самоубийство влюбленной пары. «Они шагнули из окна, взявшись за руки».

Таня подошла к памятливому корреспонденту и поцеловала его в губы.

Остальные журналисты огорченно завыли.

– А куда он ездил потом? – спросила Таня. Она понимала, что ковать железо надо, пока горячо.

– Ездил он во Владик. Ну, во Владивосток, – мрачно изрек Сашка.

– Какая тема?

– Что-то там о машинах, которые моряки привозят из Японии.

– Он уже сдал статью?

– Нет.

– Но писал ее?

– Кажется, да.

– А могли его похитить, чтобы не допустить появления этого материала?

– Нас, деточка, – столь же мрачно проговорил Сашка, – похитить могут за что угодно.

«Вас-то похитить могут, а Диму – похитили», – подумала Таня, однако ничего не сказала, а нежно, по-матерински утешающе, поцеловала Сашку в лоб.

«Это плохо, что он был во Владивостоке, – подумала Таня. – Город портовый – значит, наверняка бандитский, как Южнороссийск. Портовым бандитам человека похитить – легче, чем… мне машину помыть».

– А Диму не пытались подкупить? Или, может, угрожали? – продолжала выспрашивать Таня, нежно поглаживая кудрявые волосы Сашки.

– Я не знаю, – печально ответил Саня. – И никто не знает.

– Теперь уж, наверное, и не узнаем… – горько проговорил парень, угасавший у окна.

– А ну заткнись! – прикрикнул на него Сашка. – Типун тебе на язык!

Димка найдется! Слышишь ты, придурок!..

– Конечно, найдется. Мы найдем его, – почти беспечным тоном проговорила Татьяна.

В этом она, однако, вовсе не была уверена. На душе у нее скребли кошки.

Тот же день 23.30

ПАВЕЛ

Клиентка опаздывала на срок, неприличный даже для обещанного ею гонорара.

Я откинулся в любимом кожаном кресле и положил натруженные ноги на стол. Я, правда, не пешком прошел сегодня двести километров, а проехал – но все равно ноги горели. Может, это от вечерней прогулки во дворе Диминого дома.