сломанной горкой. Еще тут были лебеди из покрышек и самодельная лавочка со столиком. На лавочке сидел Матвей, бледный и замученный, с бутылкой «Боржоми» в руке.

— Ооох, бля, — пыхтел он и морщился после каждого глотка, как с похмелья.

— Ты как? Ходить можешь? — Даша подошла и села рядом.

— Ходить — да, остальное — с трудом.

— Тогда собирайся, сейчас пойдем.

— Куда?

— Коммуну искать.

— Кого?

Коммуну художников они нашли быстро, Мурат указал дом на карте. Это была старая двухэтажная заброшка с облупленными стенами, осыпавшейся тут и там штукатуркой и совершенно пустыми окнами, кто-то давно выкорчевал из всех проемов стеклопакеты, а крыша провалилась, из-за чего дом выглядел так, словно выгорел изнутри — не дом, а смутное воспоминание. Даша с трудом себе представляла, как тут можно жить.

Было еще светло, но пустые окна на втором этаже светились оранжевым, дрожащим светом — от света было странное ощущение, словно там, в комнатах, жгут костер. Даша постучала, и замок щелкнул почти сразу, дверь приоткрылась, и в проеме появилась женщина в застиранном халате. На лице у нее была широкая счастливая улыбка, и она раскинула объятия, уже готовая кинуться Даше на шею, но вдруг замерла, поняв, что не узнает людей на крыльце. Пару мгновений все трое — женщина в халате, Даша и Матвей — молча стояли в замешательстве. Женщина даже заглянула им за спины, словно проверяла, не прячут ли он от нее гостей, которых она действительно ждет. Но гостей не было, и тогда женщина, совладав с лицом, стерев улыбку, очень серьезно спросила что-то — на адыгейском.

Даша сперва по-русски, а потом зачем-то по-английски, пыталась объяснить, что ищет коммуну художников, а именно Хлебникова, но все было тщетно — женщина в халате качала головой и что-то презрительно говорила, из всех ее слов было понятно только одно: «русский». Разговор явно не клеился, Матвей пытался разговаривать с ней как любой русский обычно говорит с иностранцами — орал и произносил слова по слогам:

— ХУ-ДОЖ-НИ-КИ. МЫ ИЩЕМ КОММУНУ, СЕЧЕШЬ? КОММУНУ!

— Я-то секу, — устало сказала женщина по-русски, — это ты не сечешь.

Повисла пауза.

— Так ты понимаешь нас? А че ты мне голову морочишь тогда?

Женщина захлопнула дверь.

— Класс, — тихо сказала Даша. — Ты просто мастер-переговорщик.

Они сошли с крыльца и стояли на дороге, растерянно оглядываясь.

— Даша? — сверху раздался голос. — Матвей, ничего себе! — Из окна второго этажа на них смотрел Данил. — Погодите, я сейчас! — Он исчез из проема, они слышали его шаги на лестнице.

— У меня глюки сейчас или это реально он?

— Это реально он.

Данил появился на пороге, смеясь от радости, так, словно встретил старых друзей. Было видно, что он хочет обнять их, но стесняется. Хиппарский балахон его был постиран, борода подстрижена, он был еще сильнее похож на Христа.

— Какими судьбами!

Тут Даша вспомнила, что он ведь и правда рассказывал про коммуну в Краснодаре — вот это совпадение. Она объяснила ему, что ищет художника Хлебникова.

— А, да, был такой, — кивнул Данил. — Пойдемте, я вас с друзьями познакомлю. — Пока поднимались по сгнившей лестнице наверх, он шепотом добавил: — Они понимают по-русски, но говорить на нем не будут — это правила коммуны. Вы не переживайте, я буду переводчиком. Меня в коммуну еще не приняли, поэтому мне по-русски можно.

Они поднялись наверх. Тут было несколько просторных комнат, заваленных всяким хламом, в углу на матрасе спали сразу несколько человек. Прямо в центре одной из комнат мужики разожгли костер и подкидывали в огонь выдранные паркетины. Дым уходил в дыру в потолке. Данил подошел и заговорил с ними, мужики обернулись на Дашу и Матвея.

— Хлебников был тут, — сказал Данил. — Но ушел.

Один из мужиков — голова у него была забинтована, сквозь бинт проступала клякса засохшей крови — заговорил с Данилом, минуту они общались на адыгейском, затем Данил перевел.

— Это Абдул, он знает Хлебникова. Он спрашивает, почему вы его ищете.

— Я сегодня ходила к кадавру, в штольнях который, а там рисунок на стене, такой характерный, святой с молотком. И кто-то вбил кадавру в голову гвозди. Мне гид сказал, это Хлебников сделал. Ищу его теперь, поговорить хочу.

Мужики мрачно переглянулись. Абдул заговорил, и Даша сразу различила слова «ебнутый», «пиздец» и «мудак» — ругался художник вполне по-русски.

— Абдул говорит, что Хлебников, эм, не очень хороший человек. Он и до войны был не того себе, а как вернулся — так совсем того.

— То есть вы не знаете, где его искать?

Абдул что-то сказал Данилу, тот кивнул и перевел.

— Точно не тут. Он с Абдулом поругался, Абдул его выгнал. У нас правила есть: по-русски не говорим, кадавров не калечим. Хлебников нарушил оба. Абдул точно не знает, где он сейчас, но, говорят, где-то на окраине кости бросил. Там дачный поселок заброшенный, куча домиков. Вот его в одном из них видели.

>>>

Дачный поселок на окраине, как ни странно, совсем не выглядел заброшенным. На главной улице стояли явно осиротевшие дома, пустые, с заросшими дворами и сгнившими фасадами. Но были и другие, очевидно ухоженные и обжитые. На одном из участков дребезжала газонокосилка, у забора стояла машина, Даша окликнула хозяина, навстречу ей вышел седой мужик в разноцветных шортах и панамке, лицо и плечи намазаны кремом от загара. Даша сказала, что ищет художника, который, как ей сказали, недавно перебрался сюда. Она не особо рассчитывала на удачу, но мужик в панамке сразу указал на нужный дом.

— Ага, вон там, Совхозная, девять. Он там живет. Лысый такой, приходил ко мне, прикольный мужик, мы иногда в нарды играем.

Дом девять на улице Совхозной выглядел зловеще: двор зарос кушерями, окна забиты фанерой и досками, крыша сгнила и просела, вот-вот провалится. Яму на дороге у дома кто-то засыпал картошкой. Такое тут бывало часто — если выброс, картошке конец, в пищу она не годится, только