в помойку. Картошка в яме на дороге как-то выживала, и даже проезжающие авто не могли сломить ее дух, клубни прорастали, пускали белые корешки.

Даша перешла дорогу и заглянула в одно из окон, в щель между досками — внутри было сумрачно, но она разобрала очертания спортзала, маты на полу, гири и штангу, плакат с каким-то качком на стене. Как странно, подумала она, что никто не утащил гири и штангу, помещение просто бросили как есть, словно убегали в спешке. Они обошли дом, Матвей легко выдрал несколько досок и показал Даше.

— Он их для маскировки присобачил, даже не прибиты толком, видишь? Чтобы выглядело, как будто тут никого.

Даша толкнула дверь и шагнула через порог.

— Добрый день, — сказала Даша, — тут есть кто-нибудь? — Помолчала. — Ау?

Воздух внутри был влажный, душный, неподвижный, и пахло почему-то речным илом и гнилыми водорослями, словно дом совсем недавно пережил затопление или его подняли со дна реки, и Даша совершенно не удивилась бы, если б, переступив порог, увидела на стенах колонии устриц и водорослей, а на полу трепыхающихся рыб или пятящихся раков, цокающих по линолеуму своими мелкими, тонкими, суставчатыми лапками. Она даже представила себе, как это могло бы выглядеть. Но ни рыб, ни раков не было, только запах застоявшейся воды. Кое-где в углах на полу и на стенах — желто-рыжие подтеки, взрывы плесени. Шторы в пятнах, как будто о них руки вытирали.

Были и совсем необъяснимые вещи: например, мебель в гостиной — кресла, диван, столики, стулья — все было плотно замотано в пленку, словно их все же хотели вывезти, но передумали и бросили так, в состоянии коконов.

В углу в коридоре, под лестницей, лежала стопка широких сосновых досок, рядом — мешки с грунтовкой, один из них был порван, из дыры на пол просыпался серый порошок.

Со второго этажа доносился звук — ветер, делая длинные паузы, стучал оконной рамой. Даша стала подниматься, ступеньки жалобно скрипели под ногами, на одной из ступенек — раздавленный таракан, желтое нутро брызнуло во все стороны и уже давно высохло. Она заглянула в первую комнату слева — детская, все вещи на месте, с поправкой на время и сырость, словно в один вечер жизнь в этом доме просто остановилась, жильцы испарились.

Только одна комната в доме отличалась от других. Толкнув вторую дверь слева, Даша застыла на пороге. Это был большой зал, и он был весь вдоль стен заставлен иконами. Иконы разных размеров — от больших в полтора метра высотой, до мелких, карманных — стояли, прислоненные к стенам. Не все были закончены, на части из них у святых не было лиц или не хватало деталей — их просто не успели дописать, некоторые доски были и вовсе пусты, автор лишь загрунтовал поверхность, но к работе не приступал. На всех иконах был один и тот же святой — тот самый, с молотком.

Она подошла к стучащему окну, распахнула его пошире — с улицы потянуло чем-то сладковатым, похожим на запах гнилых абрикосов. Даша разглядывала сосны, забор, заросший высокой травой, сгоревшие пятиэтажки вдали и предсумеречное небо — и все не могла понять, что именно тут не так. Потом поняла — ее не покидало ощущение, словно кто-то из укрытия наблюдает за ней.

Глава без номера

Контекст и маргиналии

«Есть такое известное английское стихотворение — о войне, проигранной из-за одного гвоздя. У нас оно известно в переводе Маршака:

Не было гвоздя — Подкова Пропала. Не было подковы — Лошадь Захромала. Лошадь захромала — Командир Убит. Конница разбита — Армия Бежит. Враг вступает в город, Пленных не щадя, Оттого что в кузнице Не было гвоздя![6]

О причинах гражданской войны будет написано еще много, но уже сегодня многие мрачно шутят, что восстание на Кубани, как в том самом стишке, началось с гвоздя, другие считают, что оно началось с конфликта из-за вывески на магазине фермерских продуктов. Третьи уверены, что причина всему — кадавр.

Все три утверждения верны и в той же степени ложны.

Возникновение мортальных аномалий на юге оказало влияние на многие сферы жизни, в том числе на производство сыров. Кроме зеркал и сельхозкультур, от выбросов соли страдали еще и молочные продукты — в особенности сыры. Уже в первые месяцы после Дня Ноль адыгейские фермеры обратили внимание, что в случае сильного выброса сыры напитывались солью кадавра и становились совершенно непригодны для потребления. В связи с этим на Кубани возник своего рода культ почитания мортальных аномалий: кадавры — или «дитятки», как их тут прозвали, — стали для местных фермеров кем-то вроде богов плодородия, только наоборот. Все знали: обижаешь дитятку — урожая не жди.

Поэтому к аномалиям относились бережно, старались не беспокоить, не трогать, чтобы не дай бог не вызвать новый выброс. Если осенью удавалось собрать хороший урожай и произвести вкусный сыр, благодарили за это ближайшего кадавра. Если урожай был побит, значит кадавр недоволен, «разгневали дитятку».

За почти тридцать лет подобные суеверия стали неотъемлемой частью рабочего процесса всех местных фермеров и пастухов.

В 2025 году Нахо Шакмаеву исполнилось шестьдесят лет, его семья владела сыроварней и магазинчиком в станице Холмской Краснодарского края. Он был одним из немногих представителей малого бизнеса, кому удалось адаптироваться к новым условиям производства. Нахо гордился сырами, которые производили на его семейной сыроварне, и всегда внимательно следил за их качеством. В начале марта 2025 года утром он приехал в цех и заметил корки соли и трещины на зеркале-канарейке у