может быть, та мысль вообще не пришла бы мне в голову… Но зачем, зачем вечно к этому возвращаться?

* * *

Семейство за соседним столиком: мать, бабушка, младшая сестра; упрямое, честное выражение лица, воспроизведенное в трех экземплярах, перешедшее нетронутым от бабушки к внучке; и он…

Сколько ему было лет? Восемнадцать? Двадцать? Красив он не был, это точно. Привлекла меня в нем прелесть, которая, вероятно, оставалась невидимой для других: ее как будто никто не замечал. Какая же прелесть? Молодость без примесей, молодость в чистом виде. Заревые огни опаляли это лицо, которого еще не коснулись тревога, волнение. Я наблюдала за ним достаточно равнодушно. По крайней мере, мне казалось, что я безучастна… Будто моя страсть к Фили не продолжала обжигать меня! Каждый раз я оказываюсь безоружной в минуту покоя: я уговариваю себя, что мое сердце мертво, а на самом деле оно всего лишь переводит дух. В промежутках между моими страстными увлечениями, пока рядом со мной нет кого-то, кто мог бы закрыть мне глаза, я вижу себя в зеркале еще более старой, чем я есть на самом деле, изнуренной, беспомощной и никчемной. И эта очевидность наполняет меня каким-то новым покоем. Она вселяет в меня уверенность: борьба окончена и та грязь, что зовется любовью, больше меня не касается.

Я мысленно обозреваю жизнь других людей и свое прошлое как бы с неприступно высокого балкона. Ничто не напоминает мне об этом чувстве окончательной, неколебимой безопасности, которое я испытывала в промежутках между моими приступами любовного исступления. Каждая новая любовь всегда была для меня последней. Что может быть более логичным? У истоков каждого романа обязательно лежит акт воли. Я точно знаю ту минуту, когда по своему собственному желанию пересекаю роковую черту. И неужели я действительно могла бы вообразить, что буду столь безумной, что с незажившими ранами от ожогов, по собственной воле снова полезу в самое пекло? Это невероятно… И я в это не верю. И поэтому я смотрела на незнакомца так же, как смотрела бы на красивое растение.

Вероятно, экзамены его сильно утомили; я видела, как он глотал таблетки и как его заставляли ложиться после еды. Казалось, он тяготился этой опекой, немного одергивал мать и бабку, нежно ворча на них. Он много читал, особенно журналы, и они были не из тех, что сразу узнаешь по цвету обложки. Даже во время ужина он не мог удержаться и, достав какой-нибудь журнал из кармана, принимался за чтение. Его тут же призывали к порядку. Он подчинялся со вздохом и движением головы отбрасывал челку, которая то и дело падала ему на лоб.

Все это меня развлекало, и я следила за ним со сноровкой, которую приобрела, чтобы наблюдать за людьми без их ведома. У меня была книга «Любовник леди Чаттерлей», и во время перемены блюд я притворялась, что читаю ее, не теряя из вида юного соседа. Впрочем, он не выказывал ни малейшего интереса ко мне. Правда, однажды утром я застала его в холле за перелистыванием романа Лоуренса, брошенного мною на столе. При моем приближении он проворно положил книгу, и его совсем еще детские щеки густо покраснели. Он сразу отошел, стараясь не глядеть на меня.

На другой день случилось то, к чему я должна была бы уже привыкнуть и что, в силу привычки, не застало меня врасплох и вместе с тем вновь поразило: если подобное повторится, я несомненно испытаю такое же потрясение…

За завтраком я наблюдала за юношей, который ел рассеянно, устремив взгляд в пустоту. Нет ничего более милого, чем это вечное отсутствие, в котором пребывают некоторые молодые люди, когда на лицах их читаешь: я не здесь, я во власти какой-то химеры. Тот, что сидел напротив, казался столь погруженным в свои мысли, витавшие где-то далеко, что я сочла возможным следить за ним более открыто, не прибегая к многочисленным ухищрениям. И вот, меня несколько удивила неподвижность его взгляда. На чем он остановился? Каково же было мое изумление, когда я обнаружила, что, воспользовавшись расположением зеркал (зал ресторана был зеркальным), юноша взирал на меня, да еще с таким напряженным вниманием, что от этого взгляда все во мне перевернулось! Я быстро опустила глаза, чтобы он не успел заметить, что его уловка раскрыта. Он же ни на мгновение не терял меня из вида, и глаза его смотрели одновременно сдержанно и страстно.

С чем можно сравнить то, что я испытала? Выжженные луга, зазеленевшие вновь после грозового дождя… Да, вот это: весна — нечаянная, безумная… Все, что я считала умершим, бурно прорастало, распускалось; прежнее ощущение физического распада уходило в небытие.

Я вдруг совершенно забыла о своем теле. Интерес, который я вызывала у этого незнакомца (не могла же я не верить своим глазам), возвращал мне молодость и утраченное очарование. В ответ на робкий протест, возникающий в глубине души: «Ты прекрасно знаешь, что это невозможно!» — тут же приходили воспоминания о женщинах, которые годами намного превосходили меня и тем не менее были окружены обожанием. Вообще-то этот юноша видел меня не против света, потому что жестокое южное солнце било мне прямо в лицо… Нет, нет, такая, какая была, я несла в себе нечто такое, что поражало и покоряло его, какую-то непонятную мне самой силу, воздействие которой я часто наблюдала в первые годы моей жизни в Париже.

Итак, хватило одного этого взгляда, чтобы я опять была готова все вынести. Так мало — а я уже начала чувствовать себя счастливой. Я знала, что придется платить, и очень скоро. Но отгоняла от себя эту мысль. Что бы ни случилось потом, сперва будет это счастье, эта первая улыбка соучастников, первые слова между нами, и я уже задыхалась от того, что на меня надвигается.

Глядя на него, кто бы мог подумать, что этот рассеянный ребенок способен столь много внимания уделять женщине? Но страсть и в самом деле поедала его лицо. Слишком глубоко посаженные глаза мрачно горели. Когда он смеялся, его большой и красивый рот блестел ослепительными зубами. Челка, непрестанно падающая на лоб, скрашивала аскетизм этого юного лица.

* * *

Покидая ресторан, он слегка задел меня, но не удостоил взглядом. Каким же высоким он оказался! Он был из тех юношей, у которых тело развивается быстрее, чем лицо, из мужчин с детскими чертами. Я едва удержалась, чтобы не выйти вслед за ним. Когда я вошла в холл, он спорил со своей бабушкой,