которая настаивала, чтобы он пошел прилечь после завтрака (остальные члены семьи собирались прогуляться на автомобиле). Как же так? Неужели он не рад возможности остаться в гостинице и поджидать случая завязать со мной разговор? Да, я уже начала беспокоиться. Уже нахлынули сомнения и тревога. Они не заставили себя ждать! Но откуда он мог знать, что я задержусь в холле? Тем более что привычки у меня такой не было… И все же, может быть, его внезапное согласие подчиниться воле своего семейства в тот момент, когда я уселась за соседний столик, — не простое совпадение? Радость вновь захлестнула меня; маленькими глотками я пила обжигающий кофе.

На нем были большие стоптанные башмаки, приспущенные носки, дешевые серые брюки, которые слегка болтались на бедрах. Я сделала вид, что читаю. Зеркала уже не могли прийти ему на помощь, но я остерегалась мешать его новым маневрам. Впрочем, не было нужды поднимать глаза: я чувствовала на своем лице его взгляд. Но время шло, и ничего не происходило. Я знала, что его отдых продлится не более часа. Каждая потерянная минута становилась мукой. Какой повод найти, чтобы заговорить с ним? Я ничего не могла придумать, и это сводило меня с ума. Спросить, какая погода сегодня, не идет ли дождь? Никак мне не удавалось вспомнить ничего подходящего. Мучительное томление заслонило собой весь мир. Час прошел, а мы ни словом не обменялись. Наконец он встал, потянулся всем своим длинным, онемевшим телом, таким длинным, что голова показалась мне слишком маленькой, — голова ужа с плосковатым черепом. Он уходил. Я бросила сигарету: «Простите, месье…».

Обернувшись, он улыбнулся мне. Взгляд его был очень мягким, и в то же время почти невыносимо сосредоточенным. Я сказала, что видела, как он листал роман Лоуренса, и что если он хочет его прочесть, то я с удовольствием одолжу ему книгу. Улыбка исчезла, лицо отвердело, и, как мне показалось, в глазах его появилась чуть ли не досада, во всяком случае — грусть. Я же дышала полной грудью: я говорила с ним, он был рядом. Самое трудное совершилось: мы начали общаться. Этими первыми словами я вошла в его жизнь, он вошел в мою; он проник в нее одним-единственным взглядом. Он еще не знал о том, что не так-то легко будет выбраться назад. Первая победа наполнила меня такой радостью и покоем, что я не слышала его первых фраз. Что бы ни случилось, ничто не сможет помешать развитию нашей драмы. Он не переставал пожирать меня своим наивно-бесстыдным взглядом. Мы были одни в холле. Теперь я припоминаю, что стояла чудесная погода и все вышли на улицу. Наконец я расслышала его слова, произносимые резким голосом: «Стоило публиковать критические статьи хотя бы для того, чтобы избавить вас от чтения подобных произведений. Мне совсем не нужно совать нос в эту книгу, чтобы узнать, о чем в ней написано».

Я ответила наугад, просто чтобы не молчать, что это замечательная книга.

— А! — вздохнул он. — Я так и думал…

В его голосе мне почудилось скорее беспокойство, чем раздражение; и он все так же пристально смотрел на меня. Ну вот, я ему уже не нравлюсь, уже ему досаждаю. Уже в чем-то не оправдываю его ожиданий. Как бы мне хотелось сразу же успокоить его! Я еще не знала, какую женщину он желает видеть во мне, но скоро я буду это знать, и мне не составит труда соответствовать его пожеланиям. Первые неуклюжие попытки нащупать общий язык — вот что казалось мне самым сложным.

Я старалась сосредоточиться на том, что он произносит, пытаясь угнаться за его слишком быстрой речью, почти переходящей в лепетание:

— Замечательная книга!.. Значит, вы ни капельки не шокированы?!

Я решила, что он находится во власти невнятной ревности и боится, как бы я не оказалась второй леди Чаттерлей. Повинуясь инстинктивному чувству, я проверила на нем один из «приемов», которые всегда срабатывали, когда речь заходила о фривольных произведениях, в тех кругах, где я некогда вращалась: заверила его, что, если мне захочется вообразить нечто волнующеприятное, я не стану прибегать к помощи какой бы то ни было книги…

— Это низко, то, что вы говорите, низко…

И увидев, что я несколько ошарашена его реакцией, он добавил:

— Но я вам не верю!

Движением головы он отбросил челку и устремил на меня взгляд, полный огня и (так уж мне показалось!) нежности. Как я любила его в эту минуту! Если бы не присутствие официантов, которые готовили столы к чаю, я, наверно, выдала бы себя. Я так волновалась, что сама не понимала, что говорю. Впрочем, дело здесь было не в одной взволнованности; меня действительно сбивали с толку его странные речи. Я стала повнимательнее. Несомненно, интерес, который я в нем пробуждала, отражался у него на лице и даже в тембре голоса. Но то, что он говорил, не соответствовало этому пылкому тону. Возражая ему, я сказала, что мне бы совсем не хотелось, чтобы у него создалось обо мне превратное мнение.

— Нет, в моем представлении вы не лучше, чем есть на самом деле, — сказал он, окутывая меня своим горячим взглядом. — У меня больше опыта, чем вы можете предположить. Внешний вид человека не способен меня обмануть.

— Я не думаю, что когда-нибудь ошибался, особенно если это касалось людей определенного возраста, — добавил он самым что ни на есть естественным тоном.

Я никак не могла вообразить, что он занесет меня в эту категорию. И сердце мое сжалось.

— Легче обмануться в моих сверстниках. Особенно следует остерегаться юношей и девушек с ангельскими лицами. Но я научился разоблачать людей подобного рода. Злые ангелы всегда хороши собой, не правда ли? Главное — знать об этом. Что же касается тех, кто многое пережил…

На сей раз сомнений не было: он говорил обо мне.

— Пожилых… — подхватила я с вымученной улыбкой.

Я униженно ждала, что последует опровержение, пускай чисто формальное. Но не тут-то было. Он всего лишь проронил, немного отведя глаза:

— Да, можно разгадать целую человеческую жизнь.

Вначале я онемела, растерявшись перед этим большим ребенком с глазами инквизитора. Потом подчинилась давно сформировавшемуся у меня рефлексу интриговать того, кто мне нравится, удерживая его обещанием тайны, драмы:

— Моя жизнь вас удивит; мой рассказ ужаснул бы вас. И как бы ни было у вас развито воображение…

Он довольно резко прервал меня, уверяя, что не нуждается ни в каких откровениях. И почему-то добавил, что не уполномочен ни выслушивать меня, «ни тем более