Нет красавицы более гармоничной, чем поэзия,

Тайна ее красоты не лишена зависимости от пушка

                                                                         над губой (хатт)[13].

Терпение от нее – испытание, утешение от нее —

                                                                            затруднительно,

Особенно, когда следуешь [желаниям] сердца.

Облачается она в халат изящества, скроенный из метра,

Обшивает подол его каймой из рифмы.

Украшает ноги звенящими браслетами из радифа,

Добавляет на чело родинку фантазии (хийал).

Интересно, что визуальный образ красавицы-поэзии, созданный Джами, предвосхищает те описания совершенной стихотворной речи, которые позже будут господствовать в творчестве мастеров индийского стиля XVI–XVII вв. Очевидно, что требование строгой простоты постепенно начинает уступать место стремлению к изощренности и утонченности слога, достигаемым посредством фантазии.

И все же текст Бахаристана как нельзя более соответствует магистральной установке Джами на естественную простоту стиля: язык и образность произведения общедоступны и ориентированы на широкую аудиторию, хорошо понимавшую использованные автором разговорные обороты и афоризмы, схемы которых восходят к устному творчеству. Приведем один из вошедших в Бахаристан рассказов: «Халиф однажды завтракал. Перед ним поставили жареного барашка. Подошел бедуин из пустыни, и [халиф] подозвал его. Бедуин уселся и занялся едой с величайшей жадностью. Халиф сказал: “Что это? Ты так раздираешь и алчно пожираешь этого барашка, словно отец его боднул тебя рогами…”. Бедуин ответил: “Не так это! Вот ты с таким состраданием смотришь на него и мучаешься от того, что его едят, словно его мать кормила тебя своим молоком”».

Ходжа так сострадателен и милостив к своему добру,

Что на все решительно взирает оком сострадания.

Если подвергнется его барашек или овца хотя бы небольшой

                                                                                     опасности,

Взамен их он пожертвует и своей матерью, и дорогим

                                                                                      ребенком.

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Лирика Джами, собранная в три Дивана, весьма разнообразна по жанрам и жанровым формам. Основное ядро в каждом из трех Диванов составляют газели, однако некоторым творческим установкам Джами более всего отвечала касыда в ее философско-дидактической разновидности. Его перу принадлежат 53 касыды. Подавляющая их часть приближается по объему к газели (8–15 бейтов), поэтому трудно определить, газель это или касыда. Исключение составляют большие философские касыды Джами «Море тайн» и «Полировка духа». «Полировка духа» представляет собой тринадцатый ответ на касыду Хакани «Зерцало чистоты», которая послужила некогда источником для подражания и Амиру Хусраву, чье стихотворное мастерство высоко ценил Джами. Касыда Джами состоит из 130 бейтов и весьма сложна по композиции: она начинается с восхваления «науки неведения» (‘илм-и надани), которой можно научиться, обретя истинную любовь; путь к постижению этой науки, предстоящей в виде великолепных дворца и сада, лежит через пустыню отречения. Всякому вступившему на этот путь необходим мудрый наставник, характеристику которому дает Джами в следующей части касыды. Здесь же поэт предостерегает путника от опасности, таящейся в плотских страстях, от алчности и стяжательства, говорит о том, что земная власть и богатство иллюзорны и недолговечны и что лишь суфий-подвижник может достичь истинного счастья. В «Полировке духа» (равно как и в «Море тайн») Джами подвергает критике философию Абу ‘Али ибн Сины и греческих философов, ибо рациональной философии неподвластно проникновение в тайны мироздания. Касыда содержит также мотивы назидания правителю и социальную критику, поэтому отрывок из нее, предупреждающий шаха о пагубности тирании, поэт включил в свое послание султану Йа‘куб-беку Туркмену Ак-Куйунлу (1479–1491), которому посвящена также поэма «Саламан и Абсал».

Заканчивается касыда кратким, но весьма показательным для Джами самовосхвалением, в котором можно усмотреть своеобразный манифест, дающий представление о взглядах автора на совершенство поэтического слова:

Стихи мои, словно шелк, не тронуты рисунком изыска.

Что за печаль, если кто-либо назовет их поэтому

                                                                             бесцветными?!

Привлекательно в стихах украшение речи, но не такое,

Которое наносит вред совершенству их смысла.

Изощренная фантазия – это родинка на лике красавицы

                                                                                          смысла,

Когда [таких] родинок немного, они увеличивают красоту

                                                                                             лика.

Но если они от обилия заполонят все лицо красавицы,

То среди гладколицых она [прослывет] чернолицей

                                                                 (т. е. будет опозорена).

Среди касыд Джами можно выделить также стихотворение о старости, написанное в традиции, ведущей свое начало от Рудаки. Джами сетует на физическую немощь, жалуется на то, что ему стало не под силу читать при лунном свете, как это было в молодости, да и при солнечном свете его глаза быстро устают, и он вынужден пользоваться очками. Так же, как и в поэме «Саламан и Абсал», он называет очки «франкскими стеклами» (имея в виду венецианское стекло) и пишет:

Свои два глаза я при помощи «франкских стекол» учетверил,

Но и этого недостаточно мне для чтения сур.

Однако элегическая тональность касыды смягчается, когда речь идет о жизни духа и поэзии: ясность мыслей не оставила художника, и он в состоянии по-прежнему размышлять и творить.

Большинство газелей Джами построено на использовании суфийских символов и разрабатывает традиционные мистические мотивы. Такова, например, газель, начинающаяся с традиционного обращения к виночерпию и музыканту:

Приди, о кравчий, и подай вина, ибо для этого подходящий

                                                                                            случай.

Исполни песню, о музыкант, ведь надо пользоваться

                                                                              возможностью.

Глаза мои устремлены на красавицу, а ухо мое внемлет

                                                                                 звукам чанга.

О советчик, уйди, ибо здесь не место наставлению!

Не спрашивай мою душу о бальзаме покоя,

Ведь из-за любви ее удел – клеймо страданий.

Закаленные стрелы, пущенные рукой подруги,

Для страждущих влюбленных – благодатный дождь…

Никто из сынов нашего века не может обрести счастья.

Счастлив лишь тот, кто удалился в обитель уединения.

Джами, поисками невозможно обрести свидания с Другом,

Выжидай, ибо это дело судьбы.

Для газелей Джами характерно цитирование Корана: цитаты подчеркивают абстрактность объекта любовного переживания и непознаваемость Истины. Так, в одной из газелей полностью процитирован пятый и приведена часть шестого айата первой суры Корана. Пятый айат разделен между двумя полустишиями бейта, первая часть шестого айата процитирована по-арабски и разъяснена по-персидски:

В любви к Тебе исчезнуть – значит «мы поклоняемся Тебе».

После исчезновения вечность с Тобой, «и у Тебя мы просим

                                                                                      помощи»[14].

Поскольку Ты – указующий Путь, «укажи нам истинный

                                                                                        Путь»,

То есть к Себе самому укажи нам правильный Путь.