— П-пошто завтра? — удивился Миха и оперся об иву для пущей устойчивости. — С-сейчас давай. Т-там все как н-надо… п-почти… Только п-про… ик!.. р-распределение г-голосов в Советах н-не то… П-переделать надо. К-квоты… Н-не…

Миха пытался сформулировать мысль, которая сейчас казалось ему важной, ценной и, без всякого сомнения, невероятно своевременной.

Надя хихикала, прикрыв ладошкой рот. Максим закатил глаза и скорчил рожицу. Момент был упущен.

— Мы завтра все, что надо, с тобой переделаем, — продолжал отбиваться Максим, но пьяный Бечин от своей идеи-фикс отступаться не желал:

— С-сейчас! Ик! П-переделать!

Ну и куда его такого девать? Можно затолкать назад в здание Думы, чтобы не замерз, но его наверняка сейчас будет тошнить… и ладно еще на что-нибудь, а если на кого-нибудь? Миху же вечно тянет к людям… Будто и без того мало политических скандалов.

— Да что с тобой будешь делать, — вздохнул Максим. — Наденька, иди пока в зал, холодно же. Дождись меня там. Попробую сыскать извозчика нашему не в меру активному профсоюзному активисту.

Глава 15

Других амбиций у меня не осталось

Октябрь 1918 года

Разгрузка транспорта с мукой и погрузка мешков с мукой на лодки

Октябрь ознаменовался долгожданной радостью: союзники начали поставку хлеба. Каждый день по несколько судов разгружалось и в Соломбале, и на Бакарице, и в центральной гавани.

Разумеется, иностранцы не могли не понимать, что хлеб — залог их контроля над этой суровой областью с ее скудной землей. Да и поставлялся хлеб отнюдь не бесплатно — обратно транспорт уходил груженный древесиной. Но у Максима сложилось ощущение, что ключевую роль здесь сыграло личное обаяние Чайковского, его умение находить общий язык с самыми разными людьми. С практически всеми дипломатами и военным руководством союзников он сошелся, как говорили в этом времени, накоротке. Конфликты случались постоянно — то какой-нибудь торговец откажется отгружать хлеб по предложенному курсу обмена на древесину, то британская моторка опрокинет своими волнами легкие поморские лодки, то пьяные моряки устроят драку, в которой по мордасам прилетит всем, невзирая на национальность. Николай Васильевич обыкновенно разрешал эти ситуации одним-двумя дружескими визитами.

Помимо войск, дипломатов и торговых представительств в Архангельске обосновалась миссия Красного Креста. Она немедленно открыла госпиталь — правда, только для иностранных граждан. В порядке благотворительности для местных детей из бедных семей были организованы горячие обеды.

Раздача обедов детям миссией Красного Креста

Русская армия Северной области была сформирована и приступила к боевым действиям, до сих пор безуспешным, что было особенно заметно на фоне достижений союзников. Один бронепоезд англичан совершал глубокие рейды на вологодском направлении, другой — патрулировал дорогу на Мурманск, и к введению в строй готовились ещё два. А чем могло похвастаться ВУСО? По большому счету, ничем.

Идея, что власть ВУСО держится на иностранных штыках, бродила в массах и раньше, а после неудачного переворота Чаплина и возвращения министров под давлением союзников только окрепла. ВУСО из кожи вон лезло, пытаясь собрать хоть какие-то сведения «об успехах русского оружия», хоть все и знали, что их до сих пор нет.

На очередном расширенном заседании с участием военных Максим решился актуализировать проблему:

— Товарищ Чайковский, разрешите обратиться к товарищу начальнику военного управления?

Седобородый старик нахмурился — подобная инициатива со стороны комиссара была не вполне уместна; однако конфликтов глава правительства не любил и одергивать подчиненных не привык, потому ответил:

— Разумеется, Максим Сергеевич!

— Благодарю, товарищ председатель! — ответил Максим и тут же переключился на седоусого генерала: — С чем именно вы связываете отсутствие успехов на фронте? Чего недостаёт нашим войскам для побед? Как видите это вы, товарищ Самарин?

Генерал пожевал губами, подбирая слова. Очевидно, конкретные вопросы были ему привычнее.

— Я мог бы долго говорить о проблемах со снабжением, вооружение и обмундированием, пожаловаться на скверные погодные условия и бедное питание личного состава, — сказал он наконец. — Однако все это обыкновенные тяготы и лишения военного времени. Они могли бы быть преодолены, если бы у наших солдат был на высоте воинский дух… ясное и четкое понимание сути и смысла борьбы и своей роли в ней… Не знаю, как сформулировать это короче.

— Мотивация, — брякнул Максим.

— Как вы сказали? — заинтересовался Чайковский. — Не встречал такого термина. Что-то из новейших трудов по социологии?

— Встретил в одном немецком журнале, — привычно выкрутился Максим. — Мотивация — это совокупность мотивов, побуждающих человека к действию. Именно то, чего недостает нашим солдатам.

— Но это же какое-то недоразумение! — Чайковский вскинул мохнатые седые брови — Разве может русский солдат быть недостаточно… как это сказать… мотивирован в борьбе за свою родную землю? Я знал, что русский солдат не рад подчиняться приказам французского генерал-губернатора, потому и добивался его отстранения. Но теперь, когда во главе военного ведомства стоят русские люди!

— Не вижу смысла скрывать от вас, господа, — Самарин подчеркнул интонацией старорежимное обращение, — что корни разлада — в офицерской среде. Офицеры слабо разбираются в политике и с трудом отличают одну партию от другой — скажем, эсеров от эсдеков. Тем более с учётом революционного прошлого уважаемых членов правительства… а если называть вещи их именами — террористического прошлого.

— На что это вы намекаете? — подал голос Лихач.

Максим поджал губы. Общество Лихача было неприятно. Хотя, возможно, если бы не его глупые прокламации, город не оказался бы взбудоражен — и тогда англичане могли решить, что горожане не переломятся пожить при военной диктатуре, потому необходимости в ВУСО нет. Так что свою роль Лихач сыграл, но до чего же теперь тошно смотреть, как этот пижон строит из себя спасителя революции… Скорее бы уже он отправился в Уфу; его назначение представителем Северной области при Директории как раз было подписано. Вроде и не ссылка, но, как говорится, с глаз долой.

Хотя открыто они не конфликтовали, из вездесущих сплетен Максим знал, что эта неприязнь вполне взаимна. Лихач не мог смириться с тем, что слава спасителя демократии в Северной области досталась не ему, а какому-то комиссару — в революции без году неделя, а туда же, стал более известен, чем бывалый борец с самодержавием…

— Я ни на что не намекаю, — Самарин выдержал взгляд Лихача. —