Алек уехал от них на следующее утро. Сказал, что отправляется в Корнуолл. Распрощались как обычно, ничего подозрительного. В глубине души Питер был даже рад, что Алек уезжает. Ему так хотелось побыть с Моной наедине. Но она в тот день тоже показалась ему очень странной. Во-первых, решительно отказалась от поездки в Чеддер, где у него была назначена деловая встреча. Хотя раньше собиралась ехать вместе с ним. За ланчем была возбуждена, говорила, не умолкая, перескакивая с темы на тему, словно более всего на свете страшилась молчания. И все время смеялась. Ее смех показался Питеру каким-то неестественно веселым, особенно на фоне того, что она ни разу так и не притронулась к еде, несмотря на все его уговоры съесть хоть что-нибудь.

Когда он уезжал, она поцеловала его на прощание и слегка замешкалась, словно хотела что-то сказать.

– Да? – вопросительно глянул он на нее, и снова его поразила необыкновенная, какая-то смертельная бледность ее лица.

– Нет-нет, дорогой! Ничего серьезного! Просто хотела пожелать тебе удачной поездки, и все!

Тот день, помнится, показался ему вечностью: долгий, холодный день. Еще и страшный ветер в горах. Он тогда продрог до костей. Все мечтал побыстрее вернуться, представлял себе, как они будут вместе коротать тихий вечер, сидя у камина. Мона! Вот смысл его жизни. И все его счастье в ней. Другого счастья ему не надо. Он так спешил домой, что даже скомкал деловую встречу, постаравшись освободиться как можно раньше.

И преуспел! Сэкономил целый час, если не больше. Тут же сел за руль и погнал в обратный путь.

А дома его ждала телеграмма. Он машинально открыл ее и тут же окаменел. Извещали о смерти отца. Прежде чем на него нахлынула горечь утраты, пришло осознание всего, что связано с похоронами. Масса хлопот! В любом случае завтра утром он должен быть в Шотландии. Он стал поспешно отдавать распоряжения слугам – подготовить машину, упаковать вещи, обзвонить ближайших родственников и известить телеграммами дальних.

– А где сейчас ее светлость? – поинтересовался он у камердинера.

– Миледи у себя, милорд.

Мона ужасно расстроится, подумал Питер. Она ведь искренне любила герцога. Наверняка жена захочет проводить его в последний путь. Он быстро поднялся наверх, громко постучал в дверь ее спальни и, не дожидаясь ответа, вошел. Аннет, стоя на коленях перед большой коробкой на полу, складывала туда какие-то вещи. Мона стояла рядом. Увидев его, она вздрогнула.

– Я… – начала она и неожиданно замолчала.

– Сегодня утром умер мой отец, – тихо проронил Питер. – Вечером мы выезжаем в Гленак. Как думаешь, хватит времени на сборы?

– Вечером? – переспросила Мона каким-то неестественно напряженным голосом.

– Да, дорогая!

– Ах, боже мой! – вскрикнула она и пошатнулась, словно вот-вот лишится чувств.

Питер подхватил ее на руки и осторожно отнес на постель.

– Не волнуйтесь, милорд! – тут же пришла на помощь Аннет. – Это просто шок! Положитесь на меня. Я сама приведу миледи в чувство!

С этими словами старая няня довольно бесцеремонно вытолкала Питера за дверь. Реакция Моны на известие о смерти отца очень его расстроила. Он и подумать не мог, что жена примет все так близко к сердцу.

Впрочем, уже в следующую минуту он начисто об этом забыл. Столько дел вдруг навалилось сразу, и все надо успеть до отъезда. Но сейчас сцена в спальне Моны снова отчетливо всплыла в его памяти. Так куда же она все-таки собиралась? Зачем упаковывала вещи? Ответ напрашивается сам собой. Ведь она сама призналась ему, что знала, куда и на чем отправляется Алек. Итак, «Каримато», следующий курсом на Ямайку. Ну, конечно! Куда же еще? Ведь у брата там бунгало. Питер был знаком, по крайней мере, с двумя женщинами, которые в свое время точно так же купились на лживые посулы Алека, наверняка тоже рисовавшего им райские кущи на фоне океана. Что-то вроде тайного медового месяца вдали от посторонних глаз. Наивные дурочки верили в то, что этот рай продлится всю жизнь. Но Алеку быстро наскучила что одна, что другая дама сердца, и он довольно бесцеремонно выставил обеих вон. Бедняжка Мона! Наверняка он готовил ей точно такую же участь. Можно представить себе, каково это проснуться однажды утром и обнаружить, что чародей изволил устать и не желает более заниматься сеансами магии со своей зачарованной жертвой. Вот так рассеивается цветное марево иллюзий, а на смену страсти приходит ненависть. Те двое! Сколько позора и унижений выпало на долю несчастных женщин! Свет отринул их с той же беспощадной легкостью, с которой они в свое время бросили все ради сомнительного приключения с Алеком. И вот мрачный финал скоропалительного романа: доброе имя втоптано в грязь, муж, дети, друзья – все отвернулись от них. Помнится, одна из этих жертв его брата даже обращалась к нему за помощью. И он был преисполнен сочувствием к ней и искренне восхищался ее отчаянными усилиями начать жить с нуля и заново построить то, что было так опрометчиво разрушено.

Ах, Мона, Мона! Неужели и ты позволила коснуться себя этим грязным рукам?

Или они казались тебе чистыми? И этот негодяй любил тебя так, как я не смел себе помыслить даже в самых сокровенных своих мечтах.

Да, скорее всего в Лондоне между ними что-то было. Вот уж, наверное, посмеялись всласть над обманутым мужем, так легко отпустившим жену к любовнику! Иначе с чего бы ей запирать двери собственной спальни в ночь накануне отъезда Алека? Разве он посмел хоть раз потревожить ее покой, особенно если она уже спит? Но запираться-то зачем? А затем, что они уже все спланировали. Они собрались отплыть на Ямайку вместе! Итак, вина доказана, и высокий суд приступает к оглашению приговора.

Приговор! Питер чувствовал, что какая-то часть его души противится обвинениям и призывает к состраданию. Но! Справедливость должна восторжествовать! Разве не в этом смысл правосудия?

– Виновна!

Кажется, кто-то произнес это слово вслух. Но кто? Питер лихорадочно оглянулся вокруг. Господи, это же он сам выкрикнул приговор. Виновна!

Он только сейчас заметил, что у него мокрые руки и грудь. Оказывается, все это время он ничком лежал на траве. Где? Трудно понять. Все вокруг утопало в тумане. Он весь продрог. Ночь была холодной, правда безветренной. Питер с трудом поднялся с земли. Вся его одежда пропиталась влагой и стала тяжелой, тело ныло и болело, словно после долгой и отчаянной драки. Да, в этой драке ему досталось на орехи. Точнее, его самого разделали под орех, усмехнулся он мысленно, собирая в кулак остатки воли.

Итак, где же он? Судя по всему, он забрел от дома на пару миль и даже не мог вспомнить, как здесь очутился. Питер еще раз внимательно огляделся. Он лежал под каким-то деревом. Что за дерево? Постой-ка! Так ведь это же старый дуб-великан, его тайное убежище детских лет. Питер вдруг вспомнил, сколько горьких слез было пролито под сенью этого дуба, которому он, единственному на свете, доверял все свои детские обиды и горести. Мысль о том, что он снова пришел за утешением и помощью к своему верному другу и товарищу давно минувших лет, подействовала на Питера благотворно. Вот и ему отныне надо строить свою жизнь, беря пример с этого могучего старца. Сколько веков прошелестело над его кроной, а он стоит и не шелохнется под любыми ударами судьбы. Надо быть сильным! Надо учиться переносить несчастья, какими бы горькими они ни были. «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…» Ах, Мона, Мона!