– Темно! – тупо сказал он. – Нас уже, наверно, ищут.

Он хотел встать, но его брюки были спущены ниже колен.

Он вспомнил, как привычно она расстегнула их и спустила. Подтянул и завозился с ширинкой.

– Надо возвращаться. Мать…

Аннелиза рядом с ним прыгала на одной ноге, пытаясь просунуть вторую в панталоны. Шаса посмотрел на звезды. Орион на горизонте.

– Уже десятый час, – мрачно сказал он.

– Ты зачем заснул? – взвыла она и положила руку ему на плечо, чтобы встать. – Папаша меня высечет. Он сказал, что в следующий раз убьет меня.

Шаса вывернулся из-под ее руки. Ему хотелось уйти, но он знал, что не сможет.

– Это ты виноват. – Она подтянула панталоны до пояса, расправила юбку. – Я скажу папаше, что это ты виноват. А то он за хлыст схватится. Да он просто спустит с меня шкуру.

Шаса отвязал пони. Он не мог ясно мыслить, еще не пришел в себя и хотел спать.

– Я не позволю. – Его рыцарство было неуверенным и неубедительным. – Я не позволю ему обижать тебя.

Казалось, это только разъярило ее.

– Что ты можешь сделать? Ты еще ребенок. – Это слово как будто натолкнуло ее на новую мысль. – А что если у меня будет от тебя ребенок? Он будет незаконнорожденный. Ты не думал об этом, когда совал в меня свою пипку? – язвительно спросила она.

Шасу поразила несправедливость обвинения.

– Ты сама меня подзуживала. Если бы не ты, я бы этого не сделал.

– Много нам сейчас от этого толку. – Она заплакала. – Вот бы нам убежать!

Эта мысль показалась Шасе привлекательной, и он с большой неохотой отогнал ее.

– Пошли, – сказал он и подсадил девушку на спину Пресвитера Иоанна, потом сел сам.

Завернув за отрог горы, они увидели внизу под собой факелы поисковых отрядов. Огни были и на дороге, передвигались они медленно – очевидно, отряды обыскивали обочины – и наконец, спустившись в лес под горой, подростки услышали перекличку голосов.

– Папаша меня на этот раз убьет! Он смекнет, чем мы занимались.

Она сопела и всхлипывала. Эта ее жалость к себе раздражала Шасу. Он давно уже бросил попытки успокоить ее.

– Как он узнает? – выпалил он. – Его там не было.

– Думаешь, я с тобой первым занималась этим? – спросила она, стараясь уязвить. – Я делала это со многими, и папаша дважды меня поймал. Его не проведешь!

При мысли, что она проделывала такие удивительные штуки с другими, Шасу охватила жгучая ревность, и ему с трудом удалось ее подавить с помощью разума.

– Что ж! – сказал он. – Раз он знает о других, тебе не поможет, если ты попытаешься все свалить на меня.

Она загнала себя в ловушку и вновь душераздирающе зарыдала. И по-прежнему театрально плакала, когда их увидела на тропе поисковая группа.

* * *

Шаса и Аннелиза сидели в противоположных концах гостиной бунгало, инстинктивно стараясь держаться подальше друг от друга. Когда снаружи послышались шорох шин «даймлера» и скрип гравия, Аннелиза снова принялась всхлипывать; она терла глаза, пытаясь выжать из них слезы.

Они слышали быстрые, легкие шаги Сантэн по веранде и более тяжелые широкие шаги Твентимен-Джонса.

Шаса встал и протянул руки в жесте раскаяния: в дверях показалась Сантэн.

Она была в бриджах, сапогах и твидовом пиджаке – своем обычном наряде для верховой езды, с повязанным на горле желтым шарфом. Она раскраснелась, и на ее лице читались одновременно облегчение и ярость, как у ангела мщения.

Аннелиза увидела ее и издала крик боли, причем на этот раз притворный только наполовину.

– Закрой рот, девка, – негромко велела Сантэн. – Или я позабочусь, чтобы тебе было о чем болтать.

Она повернулась к Шасе.

– Кто-нибудь из вас ранен?

– Нет, мама.

Он повесил голову.

– Пресвитер Иоанн?

– О, он в порядке.

– Тогда все. – Ей не требовалось никакие объяснения. – Доктор Твентимен-Джонс, сделайте одолжение, отведите эту юную леди к ее отцу. Не сомневаюсь, он знает, как обойтись с ней.

Сантэн час назад коротко поговорила с отцом девушки, рослым, лысым, пузатым, с татуировками на мускулистых руках. Красноглазый и негодующий, распространяя запах дешевого бренди, сжимая и разжимая волосатые кулаки, он выражал вполне определенные намерения относительно своей единственной дочери.

Твентимен-Джонс взял девушку за руку, поднял и, всхлипывающую, повел к двери. Когда он проходил мимо Сантэн, ее лицо смягчилось и она коснулась его руки.

– Что бы я без вас делала, доктор Твентимен-Джонс? – негромко спросила она.

– Полагаю, вы вполне справились бы сами, миссис Кортни, но я рад, что могу помочь.

Он вытащил Аннелизу из комнаты, и они услышали, как заработал мотор «даймлера».

Лицо Сантэн снова затвердело, и она повернулась к Шасе. Он заерзал под ее взглядом.

– Ты проявил непослушание, – сказала она. – Я предупредила: держись подальше от этой курочки.

– Да, мама.

– Она переспала с половиной мужчин на шахте. Когда вернемся в Виндхук, надо будет показать тебя врачу.

Он содрогнулся и невольно посмотрел вниз: представил себе, как целое войско отвратительных микробов ползает по его интимным местам.

– Неповиновение само по себе достаточно скверно, но что ты сделал непростительного? – спросила она.

Шаса без особого труда мог дать с десяток ответов.

– Ты проявил глупость, – сказала Сантэн. – Ты был так глуп, что допустил, чтобы тебя поймали. Это худший грех. Теперь ты стал посмешищем для всей шахты. Как ты сможешь командовать, когда сам сбиваешь себе цену?

– Я не думал об этом, мама. Я вообще ни о чем не думал. Все произошло как-то само собой.

– Что ж, теперь подумай, – сказала она. – Пока будешь сидеть в горячей ванне с половиной бутылки «лизола»[9], подумай об этом хорошенько. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мама.

Он подошел к ней, и после недолгого колебания она подставила ему щеку.

– Прости, мама. – Он поцеловал ее. – Прости, что заставил стыдиться меня.

Ей хотелось обнять его, притянуть к себе прекрасную любимую голову, сказать, что никогда не будет его стыдиться…

– Спокойной ночи, Шаса, – сказала она, оставаясь холодной и чопорной, пока он не вышел из комнаты и она не услышала его унылые шаги в коридоре. Только тогда ее плечи поникли.

– О мой дорогой, мой малыш, – прошептала она. Неожиданно впервые за многие годы ей захотелось чего-нибудь успокоительного, одуряющего. Она подошла к массивному шкафу, достала тяжелый графин, налила коньяку и пригубила. Спиртное перцем обожгло язык, от паров на глазах выступили слезы. Сантэн проглотила коньяк и отставила стакан.