Снайпер, сидевший на сосне за рекой и пристально изучавший правый фланг курсантской обороны, почти сливался с пятнами сосновых ветвей. Он был вовсе не человеком, не снайпером. Он даже не дышал. Он был серо-зелёным облаком, которое медленно наплывало на кончик мушки винтовки курсанта Воронцова. Вот пятно остановилось, замерло. Ну, довольно. Сейчас проверим, человек ты или не человек. Воронцов плавно нажал на спуск. Сперва дёрнулось колечко намушника, потом серо-зелёное облако на сосне. И тут же оно изменило окраску, окутавшись голубоватым дымком. Воронцов сперва подумал, что это слеза от напряжения наползла под ресницу и стала застить. Но тут же пуля щёлкнула по брустверу между ним и Гавриловым, который, увлёкшись, терпеливо ждал с биноклем у глаз результата выстрела Воронцова. Он-то и увидел, как мгновенно отреагировал немец, запоздав на какую-то долю секунды. «Вот так, – подумал Воронцов, – полез в волки…» Первая мысль: нырнуть в окоп, ведь немец промахнулся только потому, что не успел как следует прицелиться, что стрелял навскидку, по-охотничьи. Но охота началась. И преимущество пока у него, у Воронцова, и надо воспользоваться им, выстрелить ещё раз. Нужно всего лишь успокоиться, пересилить себя, остаться на бруствере и сделать ещё один выстрел. Воронцов знал, что охотнику на той стороне лощины нужно передёрнуть затвор, выбросить стреляную гильзу и дослать в патронник новый патрон. А самозарядка Воронцова уже стояла на боевом взводе.

Сизоватый дымок рассеялся так быстро, что Воронцов даже испугался, как стремительно уходит время. Серо-зелёное облачко качнулось, что означало только одно: немец перезарядил винтовку, ему нужна ещё одна секунда, всего одна, для того чтобы хорошенько прицелиться в круглую каску, которую он теперь наверняка отчётливо видел прямо по фронту и совсем близко в развороченной артогнём траншее. Поединок, который начался совершенно неожиданно, должен был вот-вот закончиться так же мгновенно. Для серо-зелёного облака это был всего лишь эпизод, возможно, не из самых приятных. Но тем приятнее будет потом, когда его верная пуля продырявит каску этого окопника, который неосмотрительно рискнул, решив попытать удачу. Слишком большой опыт имело серо-зелёное облако, чтобы какая-то случайная пуля простого стрелка, прервала его охоту. Никто из них уже не имел возможности промахнуться, чтобы всё начать сначала или разойтись. Но разойтись уже нельзя. Стрелять. Стрелять ещё раз. Ещё раз… И тот, и другой понимали, что это может произойти уже только в другой жизни, которая, возможно, для кого-то из них начнётся потом, после второго выстрела. А вернее, после третьего. Потому что четвёртый вряд ли произойдёт.

Слеза застила глаз, но вытереть её времени уже не оставалось. Воронцов прицелился через слезу и плавно, как и в первый раз, нажал на спуск. Приклад глубже вошёл в шинельную складку на плече. Если пуля снова прошла мимо, каску его старшина уже не понесёт в обоз. Это имущество уже никому не понадобится. И будет она, пробитая навылет, валяться на дне траншеи, пока кто-нибудь из бывших товарищей не выбросит её за бруствер, чтобы не мешалась под ногами во время боя. Но облако не окуталось сизым дымком. И что с ним произошло после выстрела Воронцова, понять пока было трудно. Ещё мгновение оно неподвижно висело среди тёмно-зелёных сосновых ветвей, как будто всё ещё готовилось к выстрелу, и вдруг выронило винтовку системы «маузер» с лучшим в мире цейссовским прицелом, а потом, обламывая сучья и соскабливая с бронзового ствола молодую сосновую чешую, пахнущую смолой, тяжело рухнуло вниз.

– Попал… Гадом буду, попал! – рявкнул помкомвзвода. – Воронцов, ты попал! С меня фляжка трофейного!

А Воронцов, измождённый невероятным напряжением, уткнулся козырьком каски в землю бруствера и, не обращая внимания на ликование Гаврилова и радостные возгласы товарищей, тихо заплакал от радости. О немецком снайпере, убитом им, он не думал. Он думал о том, что смерть снова обошла его стороной.

Обстрел прекратился. Стало слышно, как стонали раненые. Офицеры и сержанты начали поднимать людей, отрывать курсантов от земли, вытаскивать из завалов и, зачумлённых толовой копотью, оглушённых, ошалевших от страха, расставлять к брустверам ячеек.

– Взять оружие!

– Приготовиться к бою!

– Приготовить гранаты!

После бомбёжки и артобстрела курсантские цепь в траншее стала реже.

За лощиной в глубине просеки, куда уходило шоссе, послышался гул моторов. Погодя донеслись отрывистые команды на немецком языке.

Помкомвзвода наблюдал в трофейный бинокль.

– Бронетранспортёры подошли. Развёртываются в цепь. Батальон, не меньше. Бронетранспортёры с пулемётами.

– Если не поддержат артиллеристы…

– Поддержат. Как же «не поддержат»? Без них нам не отбиться.

Второй номер, курсант Краснов, сидел на дне траншеи рядом с пулемётом, сверху прикрытым плащ-палаткой, и, откинувшись спиной к песчаной стенке, равнодушно и терпеливо смотрел в небо. Время от времени он спрашивал, отчего его острый юношеский кадык прыгал вверх-вниз:

– Далеко ещё, Селиван? Ну, чего молчишь?

– Идут, – отвечал ему Селиванов.

– Много?

– Много.

– С пулемётами?

– С пулемётами. Немца без пулемёта не бывает.

– Ну, пускай идут.

– А вот и танки подошли. – Гаврилов не отрывался от бинокля. – Два. Что-то маловато. Легкомысленно, с их стороны, наступать с такой незначительной поддержкой.

– Если артиллеристы не помогут, и этих хватит.

Воронцов перекладывал с места на место гранаты, трогал фитили бутылок с горючей смесью и нюхал пальцы. Запах фитилей невозможно было запомнить. «Странно, – думал он, – ничем не пахнут, а всегда пахли довольно сильно».

– А пехоты! Пехоты сколько! – взвизгивал Денисенко. – Уй, братцы! Надо окопы глубже рыть! Чего вы стоите? Ройте глубже! А то пропадём!

– Заткнись ты!

– Да нет, старшой, они нас, похоже, уже заценили. Вот, смотрите, ещё идут.

– Три, четыре…

– …от всех видимых и невидимых враг… – бормотал Краснов. Устав смотреть в небо, он уткнулся в угол окопа. Одной рукой он засовывал за пазуху завёрнутый в чистый, как снег, платочек складень, ещё тёплый от поцелуя, а другой медленно, на ощупь, стаскивал с ручного пулемёта плащ-палатку, —…паче же подкрепти от ужаса смертнаго и от смущения диавольскаго и сподоби нас непостыдно предстати Создателю нашему в час страшнаго и праведнаго Суда Его. О святый, великий Михаиле Архистратиже!

«Это Краснов Михаилу Архангелу молится, – догадался Воронцов. – А кто он, Михаил Архангел? Воин небесный. Самый главный. Воин воинов. А стало быть, самый сильный. Вот бы услышал он Краснова…»

– Не презри нас, грешных, молящихся тебе о помощи и заступлении твоём в веце сем и в будущем, но сподобь нас тамо купно с тобою… – Краснов торопился поскорее дочитать свою молитву и всё рассказать небесному воину Архангелу Михаилу.