– С трудом. Плохо слышу. Иногда ничего не слышу, товарищ старший лейтенант. Бомба… близко… Ребят побило, а я вот живой…

Мамчич ещё раз внимательно заглянул ему в лицо. В другое время и при других обстоятельствах он, наверное, отправил бы Воронцова в тыл. Выглядел тот действительно плохо. В тыл… Но не теперь. Мамчич оглянулся на связного. Нужно срочно предупредить командиров взводов, чтобы сейчас, по его команде, подняли людей в контратаку. Но выглянул ещё раз в лощину и понял: связной не успеет.

– Передай по цепи! Слышишь меня, сержант?

– Громче говорите, тогда слышу.

– Передай – примкнуть штыки! Приготовиться к атаке!

– Примкнуть!.. Приготовиться!..

Траншея сразу зашевелилась. И уже через мгновение из-за завалов донеслось ответное голосом лейтенанта Ботвинского:

– …О-о-од! Примкнуть штыки! Приготовиться к атаке!

Рота словно ждала этой команды.

– Второе отделение! Слушай мою команду! Примкнуть штыки! – прокричал в небо и Воронцов, вытащил из ножен длинный плоский штык-нож и привычным движением защёлкнул его на место. Краем глаза он заметил, что командир роты следит за его движениями, и потому старался всё сделать правильно и быстро. Ведь Мамчич ещё на первых занятиях по овладению приёмами штыкового боя учил их именно этому. С примкнутым штыком винтовка сразу потяжелела, но стала надёжнее, как будто ей вернули первоначальный её смысл и предназначение.

– Сержант, как ты думаешь, поднимутся твои ребята? – вдруг спросил его ротный.

– Поднимутся. Со мною – поднимутся.

Мамчич внимательно посмотрел на него и кивнул. Глаза его лихорадочно блестели решительностью, которую уже нельзя было отменить.

– Ты ведь уже был в штыковой?

– Был, – ответил Воронцов. – Всё отделение участвовало.

– Вот и хорошо. Значит, вокруг тебя народ бывалый.

Воронцов нехотя, через силу, улыбнулся. И вдруг почувствовал, как трусятся у него ноги, особенно правое колено, будто под ним подрезали жилу, и теперь оно, не понимая его воли, мелко бьётся о полу шинели. Ротный, видимо, заметил его озноб. Сказал спокойным голосом:

– Ничего, сержант, вот сейчас поднимемся, и им тоже страшно сделается.

«Заметил, – подумал Воронцов. – Проклятая нога, ну чего ты так трясёшься?..»

Слева замер Алёхин. Он поменял рожок в трофейном автомате и теперь сидел на дне траншеи на корточках, ссутулив спину, напряжённо ожидал неминуемой команды.

Краснов сунул за пазуху складень, примкнул к своей винтовке штык и закрыл глаза. Он молился. О чём? О том, чтобы небесный воин Архангел Михаил помог им подняться. «Вот сейчас… Сейчас… Почему тянет ротный? Ведь другого исхода не будет, всё уже предрешено и записано в небесных скрижалях. Все их судьбы. Так чего же ждать?»

А немцы уже перешли мост и броды. Уже и вторая цепь перебегала по каменистому мелководью переезда. И хорошо было видно, как поблёскивали их мокрые сапоги с широкими раструбами коротких голенищ.

«Сейчас…»

– Ну, что, сержант, полетела душа в рай! – сказал Мамчич, видимо, преодолевая и себя.

Немецкие автоматчики уже чавкали сапогами внизу. На мгновение они даже прекратили стрельбу.

– Рот-та! – чужим голосом закричал Мамчич. – Слушай мою команду!..

Воронцов ещё вчера вечером, когда они вкапывались в этот косогор, сделал приступку в передней наклонной стенке траншеи. Она потрескалась и наполовину обвалилась во время бомбёжки, но всё же выдержала его и помогла выпрыгнуть наружу одним махом, так что в первые мгновения атаки он оказался впереди ротного.

– Р-ра-а-а!

– А-а-а-а!

– И-и-и-и! – где-то слева вопил курсант Денисенко.

Мамчич догнал Воронцова. Теперь ротный бежал рядом с рослым сержантом, который так ловко выпрыгнул из окопа. Короткими неуставными командами тот подбадривал своё отделение, которое, постепенно выравниваясь в цепь, тоже кричало что-то. «Поднялись, – подумал Мамчич удовлетворённо. – Какие же они у меня все молодцы! Поднялись как один…» Он то и дело оглядывался на фланги, которые немного отставали, и поняв окончательно, что рота поднялась, поднялась послушно, разом, как на полигоне, что фланги не прилипли к земле, хотя именно по флангам с той стороны лупят пулемёты, радостно, и в чём-то подражая рослому сержанту, закричал:

– Ребята! Смелей! Не робеть! Нахрапом их! Нахрапом!

Сошлись они в лощине. В ольхах и молоденьком березнячке, ещё не осыпавшем свою рыжую с нежной девичьей зеленцой листву. Немцы, поняв опасность, быстро перестроили свои цепи и двинулись на атакующих двумя волнами. Курсанты бежали на них плотной единой цепью. Мамчич сразу же понял маневр противника: разорвать цепь в одном или двух местах, где удастся, и затем смять нажимом с флангов, одновременно протаранив с фронта новой волной атакующих. Но предпринимать что-либо было уже поздно. Оставалось надеяться на силу первого удара, на стойкость курсантов, на их выучку и умение действовать штыком и прикладом. Стрельба сразу затихла. Ещё когда сходились и примерялись друг к другу издали, лопнули в разных местах две-три гранаты да длинную, во весь диск, очередь выпустил кто-то из ППШ, освобождая на волю пружину своего сдавленного до предела нерва. Какое-то время бежали молча. Топот да хриплое дыхание. А потом разом заорали с двух сторон грозное, бессвязное, нечеловеческое, рванулись навстречу двумя лавами, схватились, сплелись, опрокидывая друг друга, зарычали победно и зло, зарыдали человеческими голосами, будто опомнившись. Но ничего уже нельзя было изменить – ни остановиться, ни разойтись – и на несколько минут вся окрестность, охваченная встречной рукопашной атакой, потонула в зверином ликующем вое, глухих ударах, лязге оружия об оружие, свисте сапёрных лопат и хрусте костей.

Своего Воронцов наметил ещё издали. Прикинул, что тот примерно одного с ним роста. Глубоко, до самых бровей, надвинутая каска, ремешок на подбородке, плотно сжатый рот. В руках карабин с таким же плоским, как и у Воронцова, штыком. Немец передёрнул затвор, выстрелил раз, другой, третий. Стрелял с руки, не прикладываясь к плечу, торопливо и наугад, словно машинально освобождал магазин и всё ещё надеялся, что до рукопашной дело не дойдёт, что противник не выдержит темпа их стрельбы, напора и повернёт назад. Пули пролетели мимо, выше головы. Их полёт Воронцов угадывал по вздёрнутому стволу. Ствол после каждого выстрела подбрасывало всё выше и выше. «Вот и тебе, гад, страшно стало», – подумал Воронцов, ощущая в себе нарастающую силу ожесточения. Ноги, которые буквально сводило в первые мгновения атаки, и надо было тратить огромные усилия, чтобы бежать не отставая, окрепли. Воронцов теперь видел свою цель, своего противника, и бежал прямо на неё. Тот тоже не отворачивал. Немец будто принимал вызов. Принимал смело, уверенно.

– Полетела душа в рай, – шептал Воронцов слова ротного.

Но через несколько шагов шёпот превратился в крик и он закричал что было сил, чтобы его слышали всё: