– Есть, попался, голубчик! – прокомментировал удачный кадр Андрей Сергеевич. – Ты смотри, стажер, смотри во все глаза, тебе ведь отчет завтра писать. Не забудь в нем отметить, что фигурант в то время, пока проводил фотосъемку, все время держал под рукой собранное и готовое к применению оружие!

Закончив разборку и укладку двустволки, Юрий задумался о том, куда ее убрать? В принципе, ружьишко следовало бы снова закинуть на антресоли, но если это начать делать, то придется снова все из них вытаскивать и, следовательно, снова разводить грязь.

– Нет уж, – прикинул он, – вот закончу с чемоданом, тогда и решу, куда все девать.

Между тем часы в гостиной пробили уже одиннадцать. Почувствовав муки голода, Юрий встал, распахнул форточку, чтобы несколько обновить в своей комнатке воздух, и пошел на кухню разогреть себе те самые две котлеты, о которых упомянула в телефонном разговоре Валентина Львовна.

– Ушел куда-то, – подал голос стажер.

– Куда-куда, – фыркнул старший техник, – отлить, наверное, в связи с успешным окончанием работы.

Но он ошибся, свет загорелся на кухне.

– Ни черта не видно, – пожаловался стажер, – занавески мешают. А когда у нас заканчивается дежурство, а, Андрей Сергеевич?

– Да ты спал, видать, на инструктаже, – рассвирепел старший техник, – ведь было ясно сказано, что дежурство снимается только после того, как свет в этой квартире не будет гореть как минимум полчаса!

– А что если на него бессонница нападет? – недовольно забурчал стажер, – может, он еще что-нибудь фотографировать начнет!

– Пойди лучше чай поставь, – посоветовал ему Андрей Сергеевич, – оно, как поешь, сразу легче становится. Иди, я посмотрю тут за двоих!

Наскоро удовлетворив свой урчащий желудок слегка разогретыми котлетами, Юрий вернулся в свою комнату. Воздух в ней был уже совсем другим, свежим и прохладным. Он прикрыл форточку и, помедлив секунду, вернул на старое место ранее отдернутую штору, вызвав этим, сам того не подозревая, у двоих обитателей соседнего дома целую бурю эмоций и ненормативной лексики. Чувствуя, что его все более одолевает зевота, он начал несколько интенсивнее разбирать чемодан, стараясь ознакомиться с его содержимым до полуночи. Следующей из фанерных недр была извлечена довольно увесистая папка, плотно набитая какими-то документами и схемами на немецком языке, который Юрий не знал и поэтому, торопливо пролистав их, сложил обратно в папку, дав себе слово обязательно выяснить у своих немецкоязычных коллег, какая же информация в ней содержится. (Однако осуществить задуманное ему так и не удастся.) Вслед за папкой на стол были вынуты две прекрасно упакованные небольшие иконы; простые, без окладов, писанные на цельных досках и сильно «закопченные». Потом появились какие-то женские безделушки, зеркальца, гребешки, но все такое древнее и неказистое, что Юрий искренне удивился, почему его отец так долго и тщательно хранил все это барахло. Правда, скоро была найдена и действительно ценная вещь, а именно: плоская жестяная коробочка из-под каких-то сладостей, плотно набитая серебряными полтинниками 1924 года выпуска. Отложив ее в сторону особо, Юра снова заглянул в чемодан. В нем еще оставались только две вещи: туго набитый желтой кожи офицерский планшет и лежащая на самом дне синяя, в свое время, видимо, здорово посеченная пулями и осколками жестяная пластина, на которой белой краской было написано угловатым немецким шрифтом название какой-то улицы. Осторожно, стараясь не поранить руки об металлические заусенцы, он вынул ее из чемодана.

«А не для этой ли железки, собственно, и делался этот чемоданчик? – сообразил вдруг Юрий, ибо та укладывалась на его дне практически идеально. – Странно все это».

Он покрутил изувеченную вывеску в руках.

– BRAN-DEN-BUR-GER-STRASSE, – запинаясь прочитал он, – дом номер двадцать... но вторая цифра была напрочь вырвана из вывески.

«Чудеса, – подумал он, – обычно на дно чемодана кладут нечто самое важное или на худой конец что-то ценное, но какая же, интересно, ценность заключена в этой ржавой жестянке?» Только почти два месяца спустя он догадался, что тем холодным весенним вечером он держал в руках ключ от поистине несметных сокровищ, спрятанных в Кенигсберге в феврале-апреле 1945 года уполномоченным Главного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрером Густавом Георгом Вистом и его командой.

Убедившись, что ничего интересного на этой вывеске больше нет, Юра небрежно сунул непонятно зачем хранившийся в тайнике пятьдесят лет лист драного железа в щель между столом и капитальной стеной и, отчаянно зевая, взялся за планшет. Тот был подозрительно увесист!

«Что же там такое? – вяло подумал он, – никак опять железки какие-нибудь?»

Он расстегнул тугие, видимо приржавевшие кнопки замков и вытряхнул содержимое планшета на стол. Всякая сонливость мигом слетела с Юрия Александровича Сорокина, едва лишь он взглянул на предмет, что с глухим металлическим стуком выпал на полированную крышку его письменного стола. Несмотря на то что его покрывал толстый слой плотной серой ткани, не признать его, тем более человеку, служившему в армии, было невозможно – это был пистолет! Трясущимися от волнения руками он начал лихорадочно сдирать покрывавшую его плотным слоем серую обмотку. Но сделать это оказалось совсем нелегко. Верхний слой прочнейшей материи был намертво пришит к нижнему слою той просмоленной нитко-веревкой, что у профессиональных сапожников называется дратвой. Пришлось ему применить перочинный нож. Одолев с его помощью плотные стежки дратвы, Юрий, к тому времени уже несколько успокоившийся, начал осторожно разматывать слой за слоем слипшуюся ткань. Внезапно из-под очередного витка на стол выпал небольшой лист бумаги, сложенный на манер солдатского письма – треугольником. Отложив сверток в сторону, Юра принялся осторожно его разворачивать. Но этот листок от времени и пропитавшего его ружейного масла стал уже столь хрупок, что треугольный конвертик после первой же попытки его развернуть распался на несколько геометрических фигурок. Сложив в конце концов эту бумажную головоломку, Юрий понял, что в этом треугольнике действительно содержалось письмо и что адресовано оно было именно ему.

«Юра, – узнал он отцовский почерк, – ты уже взрослый, бывалый мужчина. Ты уже знаешь цену жизни и цену смерти. Не ведаю, как сложится твоя дальнейшая жизнь и понадобится ли тебе то, что ты держишь сейчас в руках, мне хотелось бы, чтобы нет. Однако зная теперь ту тайну, которую я тебе обязательно когда-нибудь расскажу, ты, наверное, захочешь раскрыть ее, но тут у тебя могут возникнуть всяческие непредвиденные трудности. Может так случиться, что пистолет поможет тебе в таком случае. Он сейчас не совсем укомплектован. НО! Запомни и найди!!! Гараж, север, земля, труба. Прощай, сынок, удачи тебе».

Поскольку весь стол был уже завален, а на остававшемся свободным пятачке лежало собранное по кусочкам отцовское послание, Юра решил переместиться с пистолетом на пол. Он постелил несколько старых газет между столом и диваном и, усевшись на них, продолжил освобождать свою находку от упаковки. Долго трудиться ему уже не пришлось. Еще несколько слоев, и серая лента упала на газету. У него в руке оказался облепленный промасленной туалетной бумагой «парабеллум» образца 1908 года. Юрий попробовал счистить облепившую пистолет бумагу с помощью деревянной ученической линейки, но окаменевшая смазка стала от времени столь прочна, что он довольно быстро понял, что без хорошей порции керосина ему здесь не обойтись. Тогда он вновь замотал пистолет в серую тряпичную ленту, зашел в туалет и, открыв дверцу, за которой находилась водопроводная разводка, вложил сверток в один из двух резиновых сапог, стоявших на трубах.