– С ней вечно были споры, – сказала Мейбл Шоу перед тем, как они поехали домой. – Споры-споры-споры.

Во время службы она куда-то ушла. После этого ее часто было трудно найти, даже когда она находилась рядом. Теперь Шоу придется приносить пользу по дому, сказала она; и, хотя уже скоро мать забрала его от моря и он больше не видел Мейбл, он все же успел сложить под лестницу журналы «Сторожевая башня», перевязанные бечевкой. «Никогда не одобряла эту секту, – сказала Мейбл, – и зря она говорила, будто я одобряю». Шоу помнил тяжелый дух талька; медленное, вязкое тиканье будильника в ночи. В тринадцать лет – может, в четырнадцать, – он чувствовал себя так, словно гостиная со всей ее бурой мебелью, шенильной скатертью и зеленым ковром, если не быть осторожным, поглотит его – умного мальчишку, который все же попался в ловушку и впредь будет хозяином дома. Дождливыми вечерами он прятался в общественных туалетах, лишь бы туда не возвращаться.

Для Шоу стычка в Барнс-Коммон выглядела не просто «как во сне» – какой-то простой, но пугающей последовательностью действий, какой-то застывшей причудой света, – а как в таком сне, содержание которого не совсем совпадает с ощущениями по пробуждении. Во сне чувствуешь одно, проснувшись – другое. Во сне ты виноват в каком-то тайном сексуальном проступке; проснувшись – и потом все утро – чувствуешь растущее беспокойство то ли из-за забытого дела, то ли из-за неотправленного имейла.

Тим на этот счет не распространялся. На следующий день он пришел в офис как ни в чем не бывало, причем, хотя чем-то озабоченный и погруженный в себя, с виду невредимый, не считая воспаленных царапин на запястьях и синяка сбоку на шее, из-за которого ему иногда было трудно поворачивать голову. Предположительно, он всю ночь лазил по дроку или терновнику, пока не убедился, что все преследователи – распределившись так, чтобы больше не было территориальных трений, – прекратили драку, распутали поводки собак и вернулись по домам. Он пытался выкрасть карту? Этот инцидент оказалось обсудить не проще, чем события в кинверском доме. Позже Шоу сам удивится тому, насколько эта фрустрация распаляла его гнев.

Бизнес тем временем не шел. Телефонные запросы в этот месяц сократились; все остальное вообще прекратилось. Они рассылали «Путешествия наших генов» с темпом одно издание в неделю, часто – реже. Тим словно потерял к этому интерес, хотя порой открывал браузер, заходил на «Дом Воды» и по несколько минут таращился в экран, словно ждал новостей. В спонтанной попытке завладеть его вниманием Шоу сказал:

– Я прочитал твою книгу.

Это вызвало слабую улыбку, словно «Путешествия наших генов» напомнили Тиму о какой-то их общей выходке в подростковом возрасте.

– И что думаешь?

– Мне в целом понравилось, – сказал Шоу.

– Убедительно, да? Доказательства?

– Не знаю, можно ли назвать их убедительными.

– Ну, – сказал Тим.

– Я заметил, карта пропала.

– Ты про какую?

– Про твою, – сказал Шоу. – Про мировую карту. Карту мира.

– А, эта. Да, есть такое. По крайней мере, пока. И не думаю, что теперь нам понадобятся результаты сеансов.

– Но…

Тим покачал головой.

– По правде сказать, это все равно тупик. Ты разве сам не почувствовал? Я точно почувствовал. – Он вдруг почесал левое запястье. – От Энни есть польза, – заключил он, – и я это первый признаю. Но спиритуализм – далеко не самая важная ее польза. – Он усмехнулся и добавил: – Из-за карты всегда шла возня.

Шоу был слишком подавлен депрессией, чтобы выяснять, что за всем этим скрывается. Его работу и так работой было не назвать, даже если учесть отчеты о сеансах. Шоу сказал, что не понимает, что тогда остается, если их прекратить.

Тим выслушал это мнение молча, потом предложил:

– Тюремные библиотеки – знаешь, готов поспорить, что это оживленный рынок. Почему бы их не прощупать?

Шоу сомневался. В будни, неспособный усидеть на месте и не зная, чем заняться, он мог полагаться только на внутренние ресурсы, а они оказались жиже, чем он помнил. Он участил визиты в дом престарелых, пока мать, и так взволнованная тем случаем с фотографиями, сперва не попросила администрацию провести с ним разговор, а потом вовсе отказалась его видеть, только оставила для него записку у персонала. «Миссис Шоу очень просила, чтобы вы это прочитали», – сказали они, вручая аккуратно сложенный листок, где она написала: «Больше не хочу, чтобы ты со мной разговаривал». Он уставился на эти слова, потом в окно – на машины, проезжающие по А316.

– Понимаю, – сказал он, хотя ничего не понимал.

На работе он следил за апдейтами на любимых порносайтах или развлекался тем, что пытался взломать замок задней двери. Скачивал электронные книги, большинство из которых оказались еще большим бредом, чем «Путешествия наших генов». Дома равнодушно перебирал каталог Пауэлла и Прессбургера или спал. Однажды ранним вечером остановился на «Черном нарциссе», после чего рассчитывал поужинать в девять пирогом в «Эрл оф Марч», когда зазвонил домашний телефон. Это была Виктория Найман.

– Здравствуй, незнакомец, – сказала она. – Что с тобой происходит?

Шоу ни с кем не разговаривал с прошлого дня.

Он прочистил горло. Вдруг увидел себя со стороны; поразился, что узнал ее голос; смутился, как громко звучит его присутствие в комнате.

– А с тобой что происходит? – сумел выдавить он.

Виктория думала над ответом дольше, чем он ожидал.

– Не особо что, – сказала она наконец. Затем, словно рассматривая какой-то полузнакомый предмет на расстоянии: – У меня тихая жизнь, хоть и странноватая, – и набирая темпы: – Хотя я сегодня где только не была. Я забыла, как въезжать на М40 и где с него съезжать. Теперь я припарковалась в неположенном месте у ресторана к северу от Брук-Грина. Здесь раньше была дорогая кафешка.

Шоу снова прочистил горло.

– Значит, ты заблудилась?

– Нет-нет. Я же говорю. – Она повысила голос. – Брук-Грин. – Опять пауза. Затем: – Можно где-нибудь встретиться! – А когда он не ответил сразу: – В смысле, это, конечно, необязательно.

– Нет-нет, – сказал Шоу. – Это отлично. Это будет отлично.

Как только они решили где и повесили трубки, он обнаружил, что во время разговора подошел с трубкой к окну и смотрит на Уорф-Террас, на пивоварню. Слышалось, как из открытых окон проезжающего внедорожника выпадают огромные деревянные колоды музыки. На реке тренер по гребле выкрикивала в мегафон указания своей четверке. На Мортлейк-роуд усиливалось движение в сторону Барнса, переезд Уайт-Харт то сдерживал, то отпускал, то сдерживал, то отпускал вечерние испражнения в виде «Рейнджроверов» и «Ауди». Затем Шоу вернул трубку на место и уставился на нее: кремовая пластмасса, тихо стареющая до цвета сигаретной смолы. В доме 17 по Уорф-Террас настал час, когда слушаешь радио соседей сверху и снизу: из закрытых комнат доносятся жизнерадостные, до жути профессиональные голоса, словно все пригласили на ужин новостного ведущего.