– Теперь мы оба худые. Как там у тебя с матерью?

Мать доводила его до белого каления, но это не новости.

– Теперь она со мной не разговаривает.

– Предложить помириться должен ты, знаешь ли.

– Не могу придумать на это короткий ответ.

Она рассмеялась.

– Можешь. Просто не хочешь рисковать и расстраивать меня, когда все так хорошо.

Потом, после паузы:

– И что за работа тебя так утомляет?

Он ответил, что просто сидит за компьютером.

– Всего пара часов за компьютером и перекладывания бумажек.

И командировки.

– Хотя и это – громко сказано.

Но по-своему приносит удовольствие, да еще и прикольно, потому что офис – на барже.

– Еще надо много читать, – сказал он. – В основном – научные штуки в интернете.

В общем, каждое утро и вечер он прогуливается по бечевнику; а с палубы видно аж до самого моста Кью.

– Ты бы как-нибудь зашла, – предложил он. – Проведу для тебя экскурсию. Там очень удобно в плане речных пабов.

Он понимал, что ничего толком ей не рассказывает – и она ему, скорее всего, тоже.

– В последнее время мне воды хватает за глаза, – ответила она. – Благодарю покорно.

Виктория лениво прошлась через лестничную площадку в туалет, и он слышал, как она там писает, ходит, включает воду. Все остальные в доме 17 по Уорф-Террас тоже ее слышат, думал он. Вернулась она уже не в кровать, а к окну, без труда подняла раму и высунулась как можно дальше.

– Все время кажется, что идет дождь, – пожаловалась она. – И здесь всегда такое голубоватое освещение? – Потом: – О боже, небось вся улица видит мои сиськи.

Она нырнула обратно в комнату, передернулась.

– Почему ты до сих пор живешь здесь, если уже нашел работу?

– Да это не работа, а одно название, – признался он. – Как у всех в наше время.

После этого Виктория никак не могла найти себе место и стала обходить комнату. Она ее как будто совсем не помнила. Рассматривала его вещи: дешевые куртки и дорогие сумки для ноутбуков, наваленные кучей за дверью; репродукция открыточного формата «Солнечное затмение в Венеции, 6 июля 1842 года» Ипполито Каффи, которую он приклеил на стену пару месяцев назад, в равной степени озадаченный и увлеченный разношерстной толпой, собравшейся у Гранд-канала, и таинственно освещенным квадратом неба. Время от времени Виктория что-нибудь поднимала, показывала ему и спрашивала, что это, а он отвечал: «Заводная игрушка», или «Сам не знаю, купил в Бирмингеме». Она открыла гардероб, закрыла.

– Никогда не храню там одежду, – объяснил Шоу. – Там воняет штукой от моли.

Одно из самых пустых утешений, что он произносил в жизни.

К этому времени он уже и сам был на ногах. Хотелось вцепиться в нее, задержать, задержать на миг жизни их обоих, почему – он и сам не понимал; но в итоге просто стоял где стоял.

– Тебе стыдно. – Она подошла и быстро его чмокнула. – Не волнуйся, всем стыдно. Нам теперь всем стыдно. Но любая работа есть работа.

Тут из соседней комнаты раздался оглушительный грохот, словно кто-то опрокинул гору чемоданов. Грохот перетек в отдельный стук и скрежет, словно что-то волочили по полу без ковра; следом – странное рассеянное бормотание, внезапно прервавшееся. За стеной зазвонил телефон, и незнакомый Шоу голос отчетливо произнес: «Это нам не поможет. Стоит отложить хотя бы до следующего месяца». Недолгая пауза, затем: «Нет», – и стук трубки на аппарате. Кто-то прошел по комнате и быстро спустился по лестнице. От этажа к этажу само собой включалось и выключалось освещение; хлопнула подъездная дверь, впустив густой дрожжевой дух с пивоварни; по Уорф-Террас в направлении Мортлейкского вокзала зазвучали шаги.

– О боже, – прошептала Виктория.

– Тут это обычное дело, – сказал Шоу.

Они стояли, не зная, как поступить. Шоу словно выбили из колеи, но, когда он вслух поинтересовался, что об этом думает Виктория, она ответила только: «Это ужасное место. Тебе правда надо переехать». Она коснулась его руки. Ему было странно, что они стоят тут голые, не зная, как реагировать на то, что случилось в чьей-то чужой жизни. Он чувствовал, что она хочет его утешить, но и что теперь для нее все стало отдаленнее, чем ему бы хотелось: она задумалась о чем-то своем. Но он простил бы это любому.

– Зачем ты приехала? – спросил он вдруг.

Этим он словно снял напряжение, потому что она рассмеялась и сказала:

– Ради секса, конечно. А ты как думал? – Потом: – Я хотела кое-что тебе рассказать.

– Что?

– О боже, кто же знает? – сказала она. Ее хлебом не корми, только дай махнуть на себя рукой. Такая у нее фишка. – Когда ты – я, то даже непонятно, с чего начать, – пожаловалась она и обняла Шоу. – Теперь мне что-то холодно.

Перед самым рассветом Шоу слышал, как подъездная дверь снова открылась и стукнула об ограничитель. По лестнице взметнулся холодный воздух, за ним следом подъем начал вошедший – шаткий путь, украшенный отчетливым пыхтением и перемежаемый передышками. Через некоторое время на верхнем этаже смыли туалет, и дом 17 по Уорф-Террас снова затих. К этому времени Виктория уже отключилась и ничего не замечала. Шоу подумал, что она выглядит усталой даже во сне; с пергидрольными волосами, разбросанными по подушке, она казалась слегка опустошенной.

Пошел дождь. Смоченный воздух за окном пахнул весной – мусорки, частицы дизеля, что-то неопознаваемое от реки. Шоу тоже заснул и видел сон, как нашел комнату, где когда-то жил, – уже забытую, чистую и светлую, с современной мебелью: склад всего, о чем он забыл, что имел. Проснулся только поздним утром. Дождь, двигаясь на север на струе теплого воздуха с континента, осел над западом Лондона непроветриваемым шатром. Шоу задумался о том, что вчера ночью случилось по соседству. Сейчас четверг, подумал он. Виктория, как оказалось, уже уехала, оставив записку, полную романтичных сожалений и сложенную в подаренную книжку, как закладка.

«Мне все очень понравилось», – написала она. Если ему захочется, пусть приезжает в гости в Шропшир. Если у нее там что-то и есть, так это куча свободного места, и теперь, когда крышу починили, пневмония ему не грозит. «Ухаживай за матерью, – написала она дальше. – Она же за тобой ухаживала!» Потом уже менее определенно: «Рада, что у тебя осталась рыбка. Я сомневалась, что она тебе нравится».

И подпись, как во всех ее имейлах: «Твой друг Виктория».

И запоздалая мысль: «Ты отдаешь другим слишком много власти. Мы не знаем, что с ней делать». Это утверждение – врезанное в тонкую бумагу одной из любимых Шоу ручек «Мудзи», с дырками и разрывами в форме запятых как случайными акцентами, – его только запутало. «Не мне давать тебе советы, но вот что есть, то есть».