Сейчас Анаис предпочла бы оказаться где угодно, только не в этой гостиной. Конечно, она могла бы попросить прислать поднос с закусками в ее комнату, но совесть не позволяла оставить Энн одну на Рождество. Праздник и без того был испорчен матерью, даже не попытавшейся привести себя в подобающее Рождеству настроение, хотя радовало уже то, что раны отца, очевидно, оказались не смертельно опасными. Нет, Анаис не могла бросить юную Энн в одиночестве, поэтому теперь и сидела на самом близком к камину диванчике, положив руки на колени и горячо молясь, чтобы выглядеть как можно более спокойной и беззаботной.

Ничто сейчас не было так далеко от правды, как это. Внутри у Анаис все болезненно сжалось, превратившись в один тугой комок нервов. Бедняжка твердила себе, что может сделать это, что способна держаться бесстрастно, так, словно ее сердце не было жестоко растоптано. Анаис уже удавалось это в те годы, когда она была неприметной дебютанткой. Определенно, можно было воспользоваться прежним умением еще раз.

Глядя вниз, на одолженное изумрудное шелковое платье, надетое на ней, Анаис нервно потеребила кружевную оборку на подоле своей юбки-колокола. Уняв дыхание, она принялась старательно изображать интерес к находившимся в комнате.

Лорд Уэзерби был пьян. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Он играл в вист с лордом Уоллингфордом и доктором Миддлтоном, точно так же, как и мистер Пратт, священник церкви Святой Анны.

Взрыв хохота сорвался с губ Уэзерби, и он, одобрительно похлопав Уоллингфорда по плечу, сделал внушительный глоток портвейна.

– Молодец, мой мальчик, – нетрезво похвалил он Уоллингфорда. – Никогда бы не подумал, что ты попридержал этот туз!

– Я – человек-загадка, – сказал Уоллингфорд с лукавой улыбкой. Выглянув из-за плеча Миддлтона, он встретился с Анаис своим порочным взглядом и задорно подмигнул ей.

Анаис хорошо относилась к Уоллингфорду, несмотря на его репутацию развратника и бессердечного кутилы – или как там еще наследника герцога характеризовали многочисленные леди, с которыми он забавлялся, а потом бросал. Их четверка – Линдсей, Гарретт, Анаис и Уоллингфорд – жили поблизости, росли и играли вместе, присутствовали на одних и тех же светских приемах и торжествах. Но дружба Анаис с Уоллингфордом не стала крепче с годами, как это произошло в случае с Линдсеем. Когда Анаис исполнилось четырнадцать, Уоллингфорд стал держаться от нее на расстоянии, не позволяя себе быть ей сокровенным другом, подобно Линдсею и Гарретту. Он всегда был немного в стороне от Анаис и в то же время ни разу не допустил по отношению к ней ничего двусмысленного, ничего распутного. Анаис видела, как Уоллингфорд старательно играл роль развратника, бродя по бальным залам в поисках очередной добычи, и все-таки на самом деле был для нее не кем иным, как человеком, которого она знала с детства, который всегда был частью ее компании.

– Вы выглядите просто великолепно, леди Анаис! – окинув ее оценивающим взглядом своих темно-синих глаз, сказал Уоллингфорд. – Вам очень к лицу отсвет камина.

Анаис покраснела от комплимента и заметила, как глаза Уэзерби неожиданно пробежали поверх широкого плеча Уоллингфорда и остановились на ней, заставив в спешке отвести взор в сторону компании женщин, сидевших за соседним столом и игравших в лото. В пристальном, испытующем взгляде отца Линдсея читалось нечто тревожившее ее. Это было проникновение в самую глубину души, осведомленность. Глаза лорда Уэзерби красноречиво говорили Анаис, что он, возможно, прекрасно знает о ее тайне, о том, что она так отчаянно пыталась скрыть.

Прежде Анаис видела в этих глазах лишь хмельную распущенность. Но сегодня вечером в них было нечто более пугающее – ясность ума и четкое понимание.

– Давайте-ка составьте нам компанию, моя дорогая, – мягко позвала леди Уэзерби. – Миссис Пратт бьет нас в пух и прах! Нам с миссис Миддлтон не поздоровится, если вы не присоединитесь и не спасете нас.

– Благодарю вас, но – нет, – ответила Анаис, заставляя себя улыбнуться. – Боюсь, такого сильного сопротивления мне не выдержать.

– Я попрошу принести еще один шерстяной плед? Ваши плечи дрожат.

Словно по команде внимание всех гостей разом обратилось к Анаис, и она почувствовала, как лицо заливает густая краска. Лиф платья был отделан спущенным с плеч кружевным воротником, открывавшим шею и большую часть пышных грудей. Анаис нисколько не сомневалась в том, что тесный корсаж скрывал совсем немного ее плоти, которая сейчас прямо-таки пылала и, судя по всему, ярко краснела под излишне любопытными взглядами.

Ах, как бы Анаис хотелось, чтобы леди Уэзерби не была такой заботливой!

– Линдсей, дорогой, – окликнула леди Уэзерби, – ты ведь принесешь плед для Анаис, не так ли? Из этого окна так сильно сквозит! Уверена, она может простудиться.

Объятая ужасом, Анаис повернулась и увидела Линдсея, который только что вошел в комнату и теперь стягивал толстую кашемировую шаль со спинки удобного, с подголовником кресла. Все тело Анаис напряглось, когда он неспешно направился к ней. Это была их первая официальная встреча с памятной ночи на Торрингтонском маскараде. Линдсей приходил к Анаис накануне ночью, но выглядел он тогда совершенно иначе, чем сейчас.

Его лицо казалось безучастным. В зеленых глазах, цвет которых всегда напоминал Анаис насыщенный оттенок ирландского мха, сквозила осторожность. Эти глаза причудливо сверкали, теперь она замечала в них странное мерцание, которого никогда прежде не видела. Кудрявые волосы Линдсея отчаянно нуждались в стрижке, теперь они спускались до плеч вьющимися прядями, и Анаис почувствовала нестерпимое желание пробежать пальцами по этой густой шелковистой копне. Она прекрасно помнила, каково это – чувствовать, как мягкие пряди проскальзывают через пальцы. Анаис не понимала почему, но было в этих растрепанных, старомодно уложенных волосах нечто заставлявшее ее смотреть на Линдсея более пристально, чем следовало.

Наконец взгляд Анаис скользнул к его губам, и она затрепетала, не в силах скрыть своего волнения при виде его подбородка, покрытого черной бородой. Анаис никак не могла справиться со своим телом, предательски напоминавшем о прикосновениях этой густой бороды к ее бедрам и животу. Каким же эротичным это было – ощущать царапанье его жесткой щетины, одновременно наслаждаясь нежными поглаживаниями его шелковистого языка! Анаис невольно вспомнила свой чувственный, бросающий в жар сон. Глядя теперь на Линдсея, она сильно дрожала при мысли о том, что все это происходило на самом деле.

Анаис не могла позволить Линдсею ни понять, что помнит каждый страстный момент в его объятиях, ни узнать, что на самом деле у нее на сердце. Она всеми силами должна была продолжать разыгрывать эту пьесу, которую сама же и написала, и придерживаться роли, которую сама себе уготовила.

Анаис стоило действовать так, будто она не помнила о том, что была в постели Линдсея. Притворяться, что ее не волнует ни он сам, ни их дружба. Анаис могла сделать это. За последнее время она стала весьма искусной в притворстве. По сути, настолько искусной, что могла сделать вид, словно не отдавала Линдсею девственность в конюшне, словно последних десяти месяцев душевной боли и вовсе никогда не было.