шею их. Да, из всех соседей мне сейчас, никаней не считая, опасней всех Лэгдэн. Никак нельзя дать ему набраться сил. Идут за сильным ведь, хотя порой в душе к нему привязанности нет»{132}.

Конь, всхрапывая, замотал головой, раздувая ноздри. «А, нить хочет», — Нурхаци придержал лошадь.

— Здесь передохнем, — сказал подъехавшим сыновьям. — Да и коней поить пора. Вон и ручей.

Неспешно похаживая возле приземистого дуба, Нурхаци, казалось, всецело был занят лишь тем, что разминал затекшие ноги. Перед этим несколько дней кряду в столице шло праздничное застолье. С победой вернулись из похода военачальники Нурхаци тайджи Абатай, Дэгэлэн, Сайсансу, Иото. Посылал их Нурхаци против Ананя, монгольского бэйлэ из удела Джаруд. Должником своим давним признавал его Нурхаци, и вот сподобило посчитаться. Собственной головой, головами отца и сына заплатил Анань, всем своим имуществом{133}.

После многодевного праздничного застолья Нурхаци потянуло из стен своей столицы на простор. Уехал с сыновьями охотиться. И теперь вот возвращался обратно.

— А лихо мы управились с Ананем, — с довольной улыбкой произнес старший бэйлэ Дайшань, вспомнив недавние торжества. — Действительно, Абатай толк знает в ратном деле.

Так, видно, оно и есть, — обронил четвертый бэйлэ Хунтайджи. Но, как сдается мне, заслуга тут не только Абатая. Помог немало нам разлад среди правителей джарудских. Ведь, вспомни-ка, в конце прошлой зимы к нам приезжал джарудский бэйлэ Бакэ. Сын его Оцилисан у нас в заложниках оставлен был. Так отец изволил Оцилисана вместе с Бакэ обратно отпустить. И помогать они не стали уж Ананю…

— Ты верно говоришь, Хунтайджи, — Нурхаци остановился. — Взгляните-ка на небо, вон туда, — и кривоватым пальцем показал на край небосвода. Там одиноким пятном темнела тучка. Словно от обращенных на неё взоров она стала прямо на глазах расти вширь. Потянула к себе близкие облачка.

— Монго, — продолжал Нурхаци, — подобны этим облакам. Соберутся вместе — пойдет дождь. Соединятся монго — становятся ратью. Если они рассеяны, то это подобно тому, что облака развеяны, и дождь перестал. К чему я это говорю? А вот к чему: выждав, когда они рассеются, нам нужно гнать их и хватать{134}.

* * *

Нурхаци засопел сердито. От ярости, нутро давившей, скривился зло. С места вскочив, прошелся, грузно ступая, закинув руки за спину, сцепив до боли пальцы. Пришли на ум слова, что сам недавно говорил: «Монго подобны облакам… И для того отдавал я за монгоских бэйлэ и тайджи своих девок, — кричал надрывно голос внутри, — чтобы среди монго единства не было? Я кровью так хотел связать их! А на поверку вышло что? Иные дочери мои, которых в жены я отдал князьям монгоским, срамят своих мужей, выказывают неповиновение. Зятья мои, монго, понятно, не довольны этим. И в гневе их вразумляют кулаками. Вот Гурбуши чуть не убил совсем свою жену. А ведь она мне дочь никак!»

Ударив в голову, ярость откатилась назад, пошла вглубь, спустилась в ноги — шаг затяжелел, и, видно, ушла через дерево настила в землю. Голова стала ясной, и мысли, которая пришла, зловещий смысл воочию увидел пред собою: «Коль дело дальше так пойдет, то все старания мои путем родства покрепче привязать к себе старшин монго закончатся ничем. Нет, — скрипнул зубами. — Того не допущу». — И снова ощутив, как ярость полнит грудь, ударил с силой в гонг. (Никаньская штуковина пришлась по вкусу: глотку не надо драть, чтобы позвать прислугу.)

— Давай одежду мне, в которой принимаю я гостей почетных. И украшения, что в серебряном ларце, тоже принеси. (Пусть сразу видят, что не отец просто созвал их, а государь, по делу.) Пускай упряжку мне такую подадут, словно въезжать собрался я в отбитый у никаней город.

Возок с Нурхаци чинно подъехал к терему «Восемь углов». Поддерживаемый под руки слугами, Нурхаци вылез из возка и степенно взошел на крыльцо.

Едва вестовщик возвестил о прибытии государя, женское разноголосие, перемежаемое хихиканьем, враз смолкло. Мельком взглянув на склоненные в поклоне головы с уложенными в косы волосами («Собрались вроде все»), прошел вперед и сел. Дал знак садиться. «Чего-то не припомню, чтоб с бабами держал совет», — подумал, прежде чем заговорить. Слова, которые намеревался им сказать сейчас, уже обдумал, едучи сюда. Собраться здесь велел ближайшим кровным родственницам.

— Небо, — Нурхаци назидательно поднял указательный палец, — поставило в государстве правителя. Разве можно пренебрегать волей Неба и изменять уклад жизни?

Ответом были молчание и приглушенное дыхание женщин.

— Ныне у нас в государстве среди бэйлэ находятся такие, что отнимают достояние у других, их притесняют и срамят. Разве не гневят тем они Нас?

Голос повысив до крика, Нурхаци смолк. Дыхание переведя, снова заговорил.

— Из-за того, что нарушаются законы, смуты часты. Бэйлэ, которым власть доверена, не должны отвергать закон и уклоняться от его предписаний.

Заметив у некоторых в глазах недоумение: «А мы-то тут причем, раз дело касается мужчин?», Нурхаци недобро усмехнулся: «Сейчас и ваш черед настанет».

— К тому же вы, женщины, может быть, вмешиваетесь в управление, вносите путаницу в законы. Мы разве можем потворствовать такому?

— Мужчины, — голос Нурхаци затвердел, — носят латы и шлемы. Жизнь отдают за отечество. Вы же спокойно живете в семье. Если нарушаете законы и уклад, то, значит, губите наследие отцов. Разве это гоже? Мы, выбирая людей достойных и имеющих заслуги, вас выдаем им в жены. Разве при этом приказываем вам, чтобы вы брали на себя бразды правления? Вам надлежит быть почтительными, проявлять послушание и уступчивость. Если поступаете наоборот — оскорбляете своих мужей, действуете по собственному произволу, самовольничаете, — то это отвратительно весьма.

Лица женщин вроде бесстрастны оставались. Ужель не проняло их?

— Мы снова вам, сестрицы, говорим, — насупился Нурхаци грозно. — Как подобает себя вести замужним, вы хорошенько наставляйте женщин. Ослушницы наказываться будут. И вы-ы-ы, — голос прерывался и дрожал, — тут не удержите Нас…{135}

* * *

— Гхы-гхы, — Нурхаци сокрушенно развел руками. В полный голос говорить не мог. «Видно, — подумал с досадой, — голос чрезмерно напрягал, когда позавчера увещевал бабье… Нет, с монгоскими бэйлэ, что служат у меня, мне днями, видно, не придется говорить. Да и собирать их вместе — хлопоты большие. Все, что хочу сказать им, доверю бумаге. А там уже указ им огласят».

Начав было не спеша, тщательно вывел: «Бэйлэ, из земель монгоских пришедшие к нам с покорностью! Все вы живете в нашем государстве…» Далее уже рука быстро забегала по бумаге, подгоняемая спешившими словами («Все равно переписывать будут!»): «Мы, так как вы издалека пришли нам покориться, пожалели