и помогли вам. Дали в жены своих дочерей, чтобы каждый наслаждался семейной жизнью. Но разве дозволено было вам распоряжаться этими женщинами? Как довелось слыхать Нам, в землях Монго чахарские, халхаские бэйлэ выдают дочерей за своих приближенных и амбаней. А замужем будучи, женщины эти часто-де выражают непослушание мужьям, вызывают смуту в государстве».

Прекратив писать, Нурхаци прочел написанное. «Мм, наверное лучше написать «слыхал». Не так сильно, пожалуй, как если бы «известно». Им, монго, повода лишнего для обид давать не стоит. Ну ладно, дальше пойдем.

Если средь женщин, данных вам, такие есть, которые подобны тем: позорят своих мужей, тем самым вызывая их гнев и скорбь, то вам не следует самоуправствовать, но доложить Нам. Если вина заслуживает смерти, то велю убить. А если нет, то брось ее, возьми в жены другую»{136}.

* * *

Маньчжурия начала жить в 10-м году правления Небом благословенного. Шел первый месяц нового года.

Всем бэйлэ велено было явиться к государю. Он встретил их буднично. Чем-то, как нередко с ним случалось, был явно озабочен. Проведя по лицу пятернею, заговорил: «В покоях Наших жительство имеют два старших брата. Зовут их Байчжуху и Хусина».

Повел взглядом по сторонам. Все вняли бесстрастно этому. Лишь у одного Иото заметил выражение на лице вроде того: «Живут себе и пусть. А нам-то что до того?»

Нурхаци нахмурился и грозно поглядел на Иото, но тот потупил взор. Нурхаци недовольно крякнул и продолжил, губы досадливо кривя: «От них одни заботы были Нам, а пользы никакой. А кроме них еще живут у Нас теща из княжества Ула, старухи из княжества Ехе. Они все досаждали сильно Нам из-за своего отца. Однако, — приосанился Нурхаци и стал строг лицом, — Мы чтим уклад, блюдем, что было до нас заведено. Отказаться от этого Мы не вольны».

— Вам, — обратился уже к собравшимся, — всех их: старших братьев Байчжуху, Хусина, тещу, которая супруга бэйлэ княжества Ула Маньтая, невестку Нашу, которая жена бэйлэ Чанвана, а также Наших тетушек, которые жены бэйлэ княжества Ехе Бучжая и Цзиньтайши встретив надо, как подобает старших, и провести в Средний терем.

Что приказать изволил государь, было исполнено. Обоих братцев повыше женщин посадили, лицом к востоку. Прозвучали слова поздравления: «С днем Нового года», и был исполнен обряд семейный.

Нурхаци поклонился обоим братьям, потом всем четырем старухам. После чего, отступя в восточный угол, на постланный особо войлок сел к западу лицом. И тут уже настал черед трех государынь, жен Нурхаци. Они, обоим братьям и четырем старухам положив поклон, собственноручно подали угощение. Нурхаци обеими руками бережно принял чашу с вином, колени преклоняя. «Вином всех обнести поочередно», — амбаням приказал.

Супруги Нурхаци исполнили женский обряд. Не приближаясь, колена преклонили. Распорядились домашним служанкам взять чарки с вином и выпить предложить.

— А это вам в подарок, — Нурхаци набросил на каждого из братьев по куску парчи узорной{137}.

В ставке Нурхаци друг друга с Новым годом поздравляли, благополучия слова сопровождали домномби: приложив руки к ягодицам, в поклоне склоняли головы.

* * *

В Корее головы летели… Сперва власть новая воздала служившим верно Кванхэ-гуну. Его преемник стал вскоре неугоден кое-кому из тех, кто сам сперва способствовал ему. Опять полилась кровь и знатных лиц, и подневольных мужиков. Ван Нынъян, сменивший Кванхэ-гуна, уступил трон было дяде своему{138}. А удержать его тому сил не хватило. Противники верх снова взяли, и ваном остался Нынъян{139}. И снова палачам пришлось потеть, махая топором на лобном месте.

Когда в родных местах погибель ждет, приходится искать спасения на чужбине. Бежать в Китай — путь дальний, морем. Ненадежно. И кто там ждет? И с чем? Посланцев вана и то не больно жаловали слуги Сына Неба. А беглым мятежникам рассчитывать на что в пределах Поднебесной? Коли такой расклад, остается одно — искать прибежища у Ногаджока. Раз не приятели мы вану, то, значит, будет рад нам Ногаджок. Так рассудили Хан Юн с Хан Ыем, дядя с племянником. Мёнгём, отец Хан Ыя, вместе с воеводою Ли Гуком было взяли Сеул и выгнали оттуда вана. А в свой черед начальствующие в войске Ли схватили самого его с Мёнгёмом. И оба головы лишились{140}.

В своих расчетах племянник с дядей не ошиолись. Обоим беглецам распорядился Нерхао дать должности, а к ним в придачу — имущество и жен{141}.

* * *

Зима миновала. В помещении душном, полутемном не сиделось. Тянуло на волю. Просыпаясь рано, Нурхаци спешил уйти из покоев. Стоя посреди двора, широко расставив ноги, задирал кверху голову. Жадно вглядывался в бледно-синее, не набравшее еще густоты, небо. Оно неизменно было чистым, словно гладкое шелковое полотно, натянутое чьими-то руками. «Да, — рассуждал про себя Нурхаци, — быть или не быть небу облачным, не в наших силах. Нынче зимой оно на снег скупилось. И холодов не было больших. У нас так было. И, как говорят, в монгоских землях тоже». И тут как будто рана незажившая знать о себе дала. Опять замкнулись мысли все на монго. «Раз малоснежная и теплая зима была, то, значит, скота у Лэгдэна прибавиться должно. И силы, значит, тоже. Коль брюхо полное, то кровь играет. А потому опасности в нем больше вижу для себя. Да вдруг еще никани всерьез примутся воевать. Нет, медлить никак с монго нельзя, — Нурхаци быстрым шагом направился к покоям. — Раз у Хорчина с Чахаром не было и нет ладов, надо Хорчин покрепче привязать к себе».

Хозяину приезд гостей — и радость, и хлопоты.

А больше тут чего, зависит от того, кто гости и зачем приехали.

В ставке хорчинского бэйлэ Аобы переполох поднялся, едва объявились Нурхаци послы. Аоба сам вышел встречать посланцев маньчжурского хана. Всем видом выражая внимание и заботу, справился: «Хорошо ли вы, почтеннейшие, чувствуете себя? Успешно ли вы справляетесь с порученным делом?»{142}

Радость изображал великую от ответов послов, располагаться, как дома, пригласил. Засновали слуги. Одни принимали у приехавших коней и вели их пастись.

Другие таскали хурджуны прибывших, расстилали кошмы и подушки в юртах для гостей. Третьи верхом помчались к отарам. И окрестности огласило тревожное от предчувствия близкой гибели блеяние баранов. Они сбивались в кучу и не давались в руки дюжим молодцам. Но те знали свое дело. И терпким запахом свежей баранины исходили чугунные котлы. Огневой архой полнились чары, белопенным кумысом — хулы.

Не скупился Аоба