Стол был накрыт на двоих, как всегда в столовой – Анна на этом настаивала. Он молча кивнул ей, снова удивился свежему цвету старого лица и аккуратности прически и сел на свое место.

– Ваши любимые блинчики, Виктор Иванович, – удивила его домработница, пододвигая целое блюдо. – С фруктами, как вы любите. И кофе со сливками.

Это было вообще за гранью! Кофе в этом доме ему не подавали лет десять. «Не иначе Анна решила его вкусно накормить перед какой-нибудь очередной казнью», – подумал он грустно и молчаливым кивком поблагодарил.

Анна ела молча: давилась ненавистной полезной кашей и на него почти не смотрела. Но когда домработница убрала посуду и ушла, Анна неожиданно сказала:

– Витя, надо позвонить в полицию.

Ну вот, начинается! Надо платить за вкусный завтрак.

– Не в психушку, нет? В полицию? – скривился он в ядовитой ухмылке. – Что станешь вменять мне в вину?

– Оставь свой юмор, сейчас это неуместно, – на удивление спокойно отреагировала его неврастеничка-жена.

– Хорошо, не буду. Так что сказать полиции?

– Расскажешь им про вчерашние женские крики.

Анна смотрела в окно, а не на него, и это особенно настораживало. Он вызовет полицию, расскажет им о том, что якобы слышал, и тут Анна…

– Это что – шутка такая, Ань? Все не успокоишься никак? Ищешь повод от меня избавиться?

Он встал, задвинул стул и повернулся, чтобы уйти к себе на второй этаж, но слова, сказанные его неугомонной женой, заставили его остолбенеть.

– Что ты сказала? – Он так резко повернул голову, что в шее что-то хрустнуло и тут же заныло. – Я не ослышался? Ты не хочешь, чтобы я ушел?

– Если бы хотела, давно бы выгнала тебя, дорогой, – покивала она и медленно поднялась со стула. – К твоей девке. Но все дело в том, что я…

– Что ты? Договаривай!

– Я без тебя не могу.

Он смотрел на нее и не узнавал. Взгляд без ненависти, спокойный, с грустью даже. Может, снова подвох?

– В общем, о нас с тобой позже. – Анна ухватилась за край стола, едва сумев сделать шаг. – Мне звонила Валентина Кузьминична…

Виктор Иванович едва не застонал вслух. Это была еще одна пожилая жительница. Она за всеми подглядывала, каждому придумывала личную жизнь и сама же потом в нее верила.

– Что у нее на этот раз?

– Не у нее, дорогой. – Анна двинулась к нему и побледнела. Ей давался с трудом каждый шаг. Она была достойна жалости. – У общих соседей, в коттедже, который стоит между нашими участками. Ты еще любишь подглядывать, как там бегает по утрам молодая красивая женщина.

Он хотел возмутиться такой клевете, но промолчал – ведь это была не клевета, он и правда подглядывал.

– Так вот, Валентина Кузьминична тоже вчера вечером слышала страшный крик о помощи. Кричала женщина с этого участка, что между нашими расположен. Она не стала паниковать, решила дождаться утра. А утром обнаружила, что окно второго этажа соседнего коттеджа разбито и оттуда вырывается на улицу тюлевая занавеска. Она пошла и позвонила в ворота. Никто не ответил. Тогда она позвонила мне и попросила вызвать полицию. Не делай таких глаз, дорогой! Да, да, она вызвать полицию не может, на ее вызовы уже никто не приезжает.

Он пошел из гостиной, когда его догнало ее предостережение:

– Да, и не вздумай сам туда соваться. Наследишь и виноватым станешь…

Ему все же пришлось войти в соседний коттедж, потому что к ним позвонили и попросили быть понятыми. Анна не могла – она давно уже не покидала пределов участка. Он пошел один и нос к носу столкнулся с Валентиной Кузьминичной. Она уже доставала подъехавший по вызову наряд нелепыми вопросами, но те крепко держали оборону, внутрь не пускали и на вопросы не отвечали. Как оказалось, они ждали оперативников.

– Почему вызвали вас? – тихо спросил одного из приехавших Виктор Иванович.

– В доме был обнаружен труп. – Оперативник с тоской глянул на часы и тяжело вздохнул. – Молодой, красивой женщины.

Звягинцев варил себе манную кашу. Это единственное, что он умел готовить безупречно, – научился, пока дочка была маленькой, и не забыл с тех пор. Каша получалась в меру густой, ароматной, маслянистой, без комочков. Иришка обожала ее на завтрак. Взрослая уже была, а первым делом, когда приезжала, просила кашку. Он всегда варил и смотрел на дочь, пока она ела.

Красивая она была – его Иришка. Красивая, но безрассудная: любила риск и редко думала о последствиях. Может, и он виноват, ведь воспитывал ее без матери по-своему, по-мужски. Часто брал ее на рыбалку, на охоту с ночевкой. Приучал рыбу ловить руками, спать без матраса в палатке, костер разводить без спичек, выживать в одиночестве, в лесу. А вот среди людей выживать не научил как следует, как и не доверяться не тем людям. Потому и выбор она сделала неправильный.

– Па, я замуж выхожу!

Звягинцев, как сейчас, помнил ее глаза, горящие опасным светом. Он знал этот блеск и всегда его боялся: значит, что-то опасное задумала его Иришка.

– Хорошо, – ответил он и указал рукой на стулья у круглого стола, приглашая присесть. – Поговорим?

– Ага…

Она уселась напротив него: спина напряженная, руки скрещены на груди, губы капризно надуты.

– Ты его любишь? – начал он с главного, как ему казалось, вопроса.

– Даже не спросишь, кто он? – изумленно вскинула идеальные брови Иришка.

– Это потом, детка, – поморщился Звягинцев.

Даже сейчас он поморщился, вспомнив тот день. Он ведь все делал правильно? Начал с главного, а она заюлила, понесла какую-то чушь про то, что никакой любви не существует, в браке важнее уважение, а еще удобство и достаток.

– По-твоему, я сделал неправильно, выбрав твою маму? – Звягинцев тогда округлил глаза. – Мы ведь так любили друг друга, были с ней счастливы.

– Как долго, папа? Как долго вы были счастливы? До тех пор, пока она не заболела, а у тебя не оказалось денег на ее лечение? Я вот часто думаю: а что, если бы она вышла замуж не за бедного опера, а за состоятельного человека? Осталась бы она жива?..

Иришка вышла замуж за состоятельного человека, и ее теперь нет. Звягинцев, как много раз за эти годы, замер у огромного портрета своей погибшей дочери. На нем она счастливо улыбалась. Тогда, когда был сделан портрет – до замужества, – она могла так улыбаться, а потом уже нет. Эта улыбка сошла с ее лица, оставив настороженность, холодную вежливость и даже надменность.

– Я уже взрослая, папа. Ни к чему всем подряд скалиться. Я замужняя дама. Леди…

От замужней дамы, леди остались лишь поломанные кости и порванная в клочья плоть. Он с трудом узнал в останках своего ребенка. Пышкин от опознания отказался и этим навлек на свою голову еще большую ненависть с его стороны.