– Следом за вами уехала, то есть еще раньше вас. Тоже.

– Что тоже?!

– Так я говорю, что неправильно подумала. Сначала, когда выспросили. Ну?

– Что – ну?!

– Она поехала за собачкой. У вас отпрашивалась. Вы забыли,что ли? Еще не обедали тогда. Хотя и потом не обедали, потому что нормальныйпищеблок не налажен, а в смысле быта служащих такое отставание прорисовывается…

Маленькую Шарон мама часто отправляла пожить у дедушки ибабушки в славном и тихом городе Тамбове, а у тамошнего учителя литературы былисвоеобразные представления о красоте и культуре речи. Быть может, потому, что вучителя он подался с должности пропагандиста местного валяльного комбината.

Тут Троепольский вспомнил, что Полька действительноотпрашивалась за собакой, но это было… часов в двенадцать.

Глядя мимо Шарон, он выпалил мрачно:

– Она отпрашивалась у меня в двенадцать часов. Может, чутьпопозже. И что? Она больше не приезжала?

Сам он в тот день ситуацию с приездами-отъездами почти неконтролировал, злился на Федю, от злости работа не шла, и ему было вовсе не досотрудников.

– Как не приезжала? – спросила Шарон, очевидно удивляясь еготупости. – Вот как раз она и приехала, часов в семь, наверное. Давно стемнело,когда она приехала. Значит, вечер был.

– А до вечера она не приезжала?!

– Нет. Приехала вечером, на руках собака голая. А потомвскоре вы позвонили и сообщили, что несчастье случилось с вашим заместителем, апосле того уж все опять уехали.

“Сколько она могла забирать собаку, – лихорадочно думалТроепольский. – Час? Два? Три? Ну, не восемь же!” Ему даже смутно припоминалось,как она говорила кому-то, что решила было оставить Гуччи дома, но позвониласоседка и сообщила, что “он так плачет, так плачет, что страшно делается!”, иПолька поехала.

Почему она ездила почти восемь часов?! Куда можно доехать завосемь часов?! До Нью-Йорка, примерно, или чуть дальше. В Нью-Йорк, выходит,ездила?!

Троепольский вдруг так занервничал, что позабыл как следуетразозлиться на Шарон, и она приободрилась, откинула на спину желтые волосы испросила, не надо ли ему все же кофе. Он сказал, что надо, и таким образом нанекоторое время от нее избавился.

Нелепейшее подозрение вдруг оформилось в его голове, изаняло там центральное место, и теперь гадко ухмылялось прямо ему в лицо.

Троепольский сильно вздохнул и медленно выдохнул. Закурил.Посмотрел на дым. Посмотрел на сигарету. Потом на пепельницу.

Нужно смотреть на вещи трезво – Полька вела себя странно,это уж точно. Она будто все время чего-то боялась, чего-то недоговаривала,крутила вокруг да около, и это было совсем на нее не похоже. ПоначалуТроепольский решил, что это от потрясения – Федина смерть потрясла их больше,чем они пока осознали. Еще осознают – так что от этого никуда не деться, потомучто это первая потеря. Путь был слишком недолгим, а они слишком молоды исильны, чтобы думать с каких-то там потерях, а теперь придется, потому что счетоткрыт.

Федя его открыл.

Полька не могла его убить. Или… могла? А Сизов? Байсаров?Белошеев? Варвара Лаптева? Ваня Трапезников? Или кто-то еще, из тех, кому ондоверял, с кем работал, на кого орал, с кем пил, кого хвалил, давал деньги,поздравлял с днями рождения детей?..

И зачем?! Зачем?!

– Кофе, Арсений Михайлович.

Он исподлобья посмотрел на Шарон и проводил глазамитщедушную спину с желтыми патлами крашеных волос. А она? Ведь они ничего о нейне знают, кроме того, что она тупа! Кстати, именно Полина сказала, что ониничего о ней не знают, – зачем она это сказала?! Чтобы отвести подозрения отсебя, навести на Шарон?!

Окружающая среда, такая привычная, удобная, с электрическимсветом гигантских размеров мониторов, глухим ковром на полу и вращающимсякреслом, в котором он любил качаться, вдруг стала агрессивной, словноиспускающей едкий дым. Дым сразу стал жечь глаза, легкие и мозги. Кофе обжеггорло почти до слез.

Ему так хотелось думать, что в Федькиной смерти виноваткто-то чужой и отвратительный, вроде неопрятных юнцов с пивными бутылками взубах, которых он пережидал тогда на крылечке, потому что диалектическихпротиворечий ему не хотелось! Перед этим он еще ошибся подъездом и какая-тодура в спину ему выкрикивала, что всем сегодня Федю подавай, а тут никакогоФеди нету!

Стоп.

Троепольский вернул на блюдце крошечную кофейную чашку.

Стоп. Осторожней и внимательней. Вперед. Потихоньку.

Ну да, все правильно. Он перепутал подъезды, взобрался нетуда, проклиная лифт, законы общежития и несправедливость жизни, и какая-тодура выскочила из предполагаемой Фединой квартиры и…

Она сказала, что здесь никакой Федя отродясь не проживал, авсем сегодня надо Федю. Всем – это кому?! Кому?! Значит, в тот день в этуквартиру ломился еще кто-то, кому нужен был Греков, иначе дура не сказала бы,что всем сегодня Федю подавай!

И он об этом забыл! Забыл и только сейчас вспомнил.

Он выскочил из кресла, выхватил из угла портфель, топая,промчался по коридору мимо ошарашенной Шарон и захлопнул за собой массивнуюжелезную дверь.

На чем он сейчас поедет, черт побери все на свете?! Давно надобыло купить машину!

* * *

Гуччи выскочил первым, попал в лужу, горестно взвизгнул,метнулся обратно и затрясся у самой Полининой дверцы.

– Бедный мой, – привычно произнесла Полина, выбираясь измашины, – не надо было тебя отпускать!

Гуччи был вполне согласен с тем, что он бедный, и еще с тем,что Полине вовсе не следовало его отпускать. Он был бы счастлив, если бы емуудалось провести остаток жизни у нее на руках и скончаться там же.

– Пошли, пошли, мой хороший.

Мокрые голые лапки замолотили в воздухе, мордочкаприблизилась, выпученные укоризненные глаза показались особенно выпученными иукоризненными.

– Полька!

От окрика она сильно вздрогнула, так что чуть не урониласвоего драгоценного – теперь она часто беспричинно вздрагивала, – и поправилана носу темные очки, закрывавшие физиономию от уха до уха.

– Привет. Не сдала еще зверя на живодерню? – Нет.

– Ты чего? – весело удивился Марат. – Обиделась, что ли?

– Я не обиделась.

– Да это шутка такая! – И он вознамерился было сделать Гуччи“козу”, но тот внезапно ощерился, выкатил глаза еще больше и тяпнул Байсароваза палец.