с вами в близком родстве, — убеждал Дизраэли. — Чего стоит ваше христианство, если вы не верите в их иудаизм?» Он даже повторил рассуждение Сидонии, что создали христианство «исключительно евреи»: «Все ранние христиане были евреями. Христианскую религию первыми стали проповедовать люди, которые до своего обращения были иудеями; в ранние периоды нашей церкви все те, чьими силами, чьим рвением или талантом распространялась христианская вера, были евреями». По этой логике отлучение евреев от парламента было бы кощунством по отношению к самому Иисусу. «Я не возьму на себя, — мелодраматически завершил свою речь Дизраэли, — ответственность за исключение из законодательного органа тех, кто исповедует религию, в лоне которой рожден наш Господь и Спаситель».

В известном смысле эта речь Дизраэли была шедевром ораторского искусства. До сих пор суть дебатов состояла в том, чтобы парламент принял решение, следует ли проявить определенную благосклонность по отношению к евреям. По мысли же Дизраэли позиции сторон поменялись местами. Получалось, что именно евреи давным-давно облагодетельствовали Англию, создав религию, которую исповедуют англичане; без «гения иудаизма» не было бы и христианства. Таким образом, разрешение евреям заседать в парламенте было не милостью, а возвратом долга. «Если вы не забыли, чему обязаны этому народу, — наставлял он членов Палаты, — то вы как христиане должны с радостью ухватиться за ближайшую возможность, чтобы удовлетворить просьбу тех, кто исповедует эту веру». Аристократическая гордость снова заставила Дизраэли в своем воображении преобразить еврейство, переведя его из униженного состояния в состояние превосходства.

Однако Палата общин не разделяла убеждений Дизраэли и не согласилась с его выводами. Для большинства депутатов главным оставалось не то, что сближает христианство с иудаизмом, а то, что их отличает друг от друга. Согласиться с тем, что английские христиане были просто более поздним вариантом или подобием евреев, они не могли. Так что с практической точки зрения выступление Дизраэли оказалось серьезной ошибкой, напомнившей всей Палате, что в вопросах религии, как и в других, на него нельзя полагаться. Его речь неоднократно прерывалась недовольным гулом, а когда он закончил, аплодисментов не последовало. Консервативная «Морнинг геральд» высокомерно поучала его: «Теология, мистер Дизраэли, не ваше призвание. Выкрики с места и „громкий смех“, прозвучавшие в четверг в Палате общин, свидетельствуют о том впечатлении, которое ваша проповедь произвела на всех христианин нашей страны». Консерваторы были потрясены, один из парламентариев выразил свое возмущение так: «Должен ли я <…> аплодировать Дизраэли, когда он заявляет, что между теми, кто распял Христа, и теми, кто преклонил колени перед распятым Христом, не существует никакой разницы?»

Поняв, что переубедить тори ему не удастся, Дизраэли больше не высказывался по еврейскому вопросу. «Если бы я думал, что сказанное мною послужит достижению цели, дорогой моему сердцу и близкой моим убеждениям», — объяснял Дизраэли, он продолжал бы произносить речи в защиту эмансипации евреев. «Но поскольку я убежден, что мое мнение по этому вопросу не разделяет в Палате ни один член ни одной партии», — продолжил Дизраэли, то он проголосует молча. Будет еще немало случаев, когда он предпочтет не высказываться. В 1847 году большинство в Палате общин уже склонялось к отмене ограничений для евреев. Однако Палата лордов стояла на своем, и Лайонел де Ротшильд не смог попасть в парламент. Его избирали еще дважды, в 1849 и 1852 году, и каждый раз необходимость принести присягу оставляла его за стенами парламента.

Только в 1858 году, когда Ротшильд снова выиграл выборы, парламент пришел к типично английскому компромиссу. Каждая Палата получила возможность составить текст собственной присяги, чтобы Палата общин смогла наконец принять в свои ряды еврея, а Палата лордов — сохранить за собой возможность наложить запрет. Лайонел де Ротшильд занял свое место в парламенте и удерживал его последующие шестнадцать лет — и за все эти годы не произнес ни одной речи: своего он уже добился. Со временем и Палата лордов перестала упорствовать, и в 1885 году, когда Натаниэль, сын Лайонела, стал первым евреем, получившим титул пэра, он занял свое место в Палате лордов, не встретив каких-либо препятствий. Так всегда и случается: стоит преодолеть любой предрассудок, как он тут же начинает казаться нелепым.

Впрочем, в 1847 году дебаты по еврейскому вопросу имели существенные негативные последствия. По логике вещей главной жертвой недовольства консерваторов должен был стать Дизраэли. Партия, которая голосовала против эмансипации евреев, вполне могла бы возмутиться тем, что ее возглавляет еврей да еще со столь необычными религиозными взглядами. Однако за эмансипацию голосовал и лорд Джордж Бентинк, и, как оказалось, основной удар тори пришелся именно по нему. Если уж на то пошло, консерваторы вряд ли ожидали, что Дизраэли проголосует иначе. Они даже были готовы оценить его твердость в отстаивании интересов соплеменников: через несколько лет один из консерваторов в парламенте воздал должное «отваге и достоинству, с которыми [Дизраэли] выступил в защиту еврейского народа». Дизраэли снова продемонстрировал верность правилу Даниэля Деронды: позорно не быть евреем, а пытаться отрицать свое еврейство.

У Бентинка, однако, таких оправданий не оказалось. Он голосовал за эмансипацию евреев из принципа, но откровенно признал, что, по его мнению, обсуждение этого вопроса — пустая трата времени. «Я всегда, как мне кажется, голосовал за евреев, — писал он. — Я говорю „как мне кажется“, потому что никогда не проявлял особого интереса к этому вопросу и вряд ли помню точно, как голосовал». В Англии обитало так мало евреев, а из них так мало могло претендовать на место в парламенте, что, как считал Бентинк, эта полемика касается исключительно Лайонела де Ротшильда: «Еврейский вопрос я воспринял как вопрос личный, как я воспринял бы вопрос о крупном частном имуществе или Билль о разводе».

Но и Бентинк решился на шаг, вызвавший противоречивую реакцию, — он произнес речь об эмансипации евреев, тем самым привлекая внимание однопартийцев к своей непопулярной позиции. Для этого у него были две причины. Во-первых, ему претили предрассудки консерваторов: «Партия, которая может собрать 140 голосов при голосовании по еврейскому вопросу и не способна собрать немногим больше половины от этого количества при голосовании по любому вопросу, действительно связанному с насущными интересами страны, — такая партия руководствуется лишь своими антипатиями, своей ненавистью, своими предрассудками». Во-вторых, после того, как они вместе с Дизраэли противостояли Пилю, Бентинк не захотел оставить его без поддержки. «Я не хочу, чтобы Дизраэли остался в одиночестве, голосуя наперекор всей партии, — в таком случае и я уступил бы предрассудкам толпы», — писал он. Еще одно свидетельство того, насколько серьезно стоял для Бентинка вопрос чести.

Результат был довольно нелепым.