— И что же в канве?

— Я бичую социальные язвы общества… — «Ё-моё». В чем-то она, однако, была права — социальные язвы в виде жизни ее самой и ее близкого окружения, расположившиеся на здоровом теле общества, перли, наверное, с каждой страницы ее прелестных произведений.

— Простите, я была уверена, что социальные язвы надо залечивать…

Ответа не последовало. Олеся была почти в обмороке. Вася только услышала, как заскрипели ее фарфоровые зубки — вероятно, от напряженной работы мозга.

— Олеся, вы только не волнуйтесь, у нас же не прямой эфир, — Вася искренне этому порадовалась, — а запись. Можно легко оговориться, даже сказать что-то лишнее, потом подрежем. — Она пыталась быть услужливой. — Какого плана ваши книги, с точки зрения литературного стиля?

— Я человек классический, придерживаюсь экзистенциальной направленности. — «Ё моё». Тут у Васи выпучились глаза сами собой. До знакомства с этим шедевром Вася знала только двух чистых классиков экзистенциальной направленности — Джойса и Пруста. Серьезный разговор явно отменялся. Если дело так пойдет и дальше…

— А как вы пишете свою экзистенциальную прозу?

— Как? Я же предлагала книгу вам подписать. Вы бы и увидели, как я пишу. — «Красиво». Вася, однако, теперь не была полностью уверена, что Олеся на самом деле умеет писать. Она зашла с другой стороны:

— Олеся Медведева. Фамилия у вас русская, но не совсем русское имя… славянское…

— Да, это псевдоним. Я вообще француженка. — «Ё-моё». — К тому же во Франции мое настоящее имя хорошо известно. — «Представляю себе, в каких кругах». — Просто, понимаете, я русская в душе и пишу для русских, и поэтому хочу быть русской. — «Логично». — И потом меня издатели научили, что надо быть русской, когда пишешь для русских. — «Без комментариев». — А так я человек мира.

— Конечно. То есть вас научили, что надо говорить с читателем на одном языке?

— Угадали. Именно — надо говорить на одном языке с ними. — «Ё-моё. Она — и они. Кто эти люди? Надо бы спросить».

— И кто они, ваши читатели? Как вы себе их представляете?

— Мои читатели — женщины. Неуютные женщины. На плохой кухне. С плохими продуктами. Поэтому я и зову их к красивому.

— Да, ваш читатель вас понимает… И как вы это делаете? Как вырабатываете с ними ваш общий язык?

— Мы часто собираемся с подружками, говорим, чаще получается у меня, в моем доме. Дом у меня большой и хороший, от мужа остался. А у них мужья еще… и всякое такое… О чем я?

— С подружками собираетесь, и что…

— И… едим блины…

— И что?

— А какие блины без сметаны?.. Это ж классика! Это так по-русски! А мы вот часто про сметану забываем, — захихикала она и замолчала.

— Поэтому?

— Поэтому… — она призадумалась, — мы отправляем мою домработницу в супермаркет. — Она, казалось, сама почти уже хлопала в ладоши своей собственной сообразительности.

— Хорошо. — Вася воспитывала волю из последних сил. — А блины вы едите в Масленицу, ведь правда? — подсказывала она. Во что бы то ни стало надо было добыть каких-то подробностей про блины кроме сметаны и домработницы.

— Да, в России у нас ведь принято есть блины в Масленицу. Это классика. Это Россия. Правильно? — Вася кивнула. — Я ее люблю. — Ее организм продолжал выплевывать какие-то несуразные звуки.

— Хорошо, Олеся, ну представьте же, как мне интересно узнать, человеку не вашего круга, что же вы делаете потом, после блинов?

— А после созерцаем…

— Что?

— Василиса, вы что, издеваетесь? — Пожалуй, впервые она попыталась войти в контекст, но Васю в первую очередь беспокоило другое, ей надо было спасаться — не было текста, Олеся ничего не говорила. Вася в своей голове уже пыталась монтировать весь этот вздор — уже не по словам, а по буквам. У нее ничего не получалось — общеизвестных букв явно не хватало для здравого и понятного смысла. — Мы созерцаем окрестности. Из окна. — Она опять замолчала.

— И что там?

— Ой, — Олеся оживилась, — ой, а там мой сосед, сумасшедший народный артист, певец, вы же его знаете, кошек выгуливает, со второго этажа хорошо видно. Хобби у него такое. Он их обожает. У каждой свой поводок — красненький, зелененький… Красота! И такая прелесть. Кошечки у него смешные, пушистые и все разные. — Вася боялась вставить слово, чтоб не сбить этот наметившийся поток. — А сам он вообще старый дурак. Хотя милый, как все старики. Представляете, все время репетирует, ну то есть поет какое-то говно, классику всякую. Оперы там, балеты. Так орет, представляете, почти каждый вечер, хочется «тампаксы» в уши вставить. — Васе хотелось сделать то же самое. — Это у нас такая шутка! Ха-ха-ха. — Олеся вовсе не засмеялась, а так и сказала — «ха-ха-ха».

— Но хорошо поет? — Васе надо было выдавить из нее как можно больше приличных слов, чтоб потом при монтаже ими как-то жонглировать.

— Красиво… Наверное… Тонус поднимается. Но отдыхать совершенно невозможно. Так и живем. — С артистом было тоже покончено. Понятно, что больше из него ничего не выжать.

— Мне часто говорил мой муж Петр… — тем временем продолжала Олеся.

— Простите, а вашего мужа разве звали Петр? У него тоже был оперативный псевдоним?

— Да. Он работал под прикрытием, — не моргнув глазом, отрапортовала Олеся. Такой гонки полной туфты Вася еще не слышала никогда. В этот чистый поток бреда уже можно было бы и поверить.

— Не станем его и теперь раскрывать, этот секрет. — Вася подумала, что все бы слушатели попадали в обморок, услышав, кто на самом деле был мужем Олеси — его имя стало образом русского бандитизма, им пугали маленьких детей. — Так что, Олеся, говорил вам муж?

— Ой-ёй-ёй… Василиса, вы очень любопытны… — Олеся смеялась и грозила Васе пальчиком, и опять засунула уголки своего ротика в ушки.

Вася была в полной растерянности, она не знала, что бы еще спросить. Не такого уж прямо! А самого простого, о чем могла бы легко рассказать эта чудесная молодая писательница.

— Так что же велел вам ваш муж? — продолжила настаивать она.

— Уходя от меня навсегда, на кладбище, — веселость на минуту покинула ее, уступив место слезе, — он мне привиделся… муж завещал мне выйти замуж…

«Ё-моё». — Вася уже не помнила других слов.

— По любви?

— Да. Он сказал: люби, всех люби, кошечек, собачек… — Вася услышала, как искренняя слеза просочилась в Олесин голос. — Людей люби… — Та сама не понимала, что говорила. — Жизнь… люби… Олеся.

Это была Васина победа! И любви, конечно.

— Итак, на этой трогательной ноте мы ставим в нашем разговоре точку. И конечно же в эфире радио «Точка» вскоре представим с удовольствием новую книгу Олеси Медведевой, в которой и увидит читатель ее неземную любовь. — И после этого на последнем издыхании брякнула от себя лично. — Московское время шесть часов тридцать копеек. — Только так и можно было завершить этот великий диалог. — Ё-моё, — не стесняясь, она добавила также вслух.