– У нас в основном «Жигули», «Москвичи», мотоциклы и велосипеды, – заключил дед. – Ну, и такси. А приму Любичевскую хахаль на машине с водителем отправляет.

Чужие хахали меня не интересовали. Мы с Алкой вернулись на крылечко, и я достала мобильник, чтобы вызвать такси, а Трошкина подумала вслух:

– Это же был Саша из милиции, правда? А майор милиции не может быть бизнесменом.

Я промолчала. Мое мнение о том, кем может или не может быть Алехандро, менялось в третий раз за сутки.

«Он мексиканский негодяй, торговец и милиционер – три в одном! Синьор интендант-майор!» – хихикнул, как умалишенный, внутренний голос.

– Я думаю, майор Романов дедушку сторожа обманул, – сказала Алка. – Он, типа, работал под прикрытием! Сказал, что приехал по рекламным делам, а сам тут парня допрашивал.

– Какого парня? – машинально спросила я (про парней мне всегда интересно).

– Да этого, который на мопеде уехал! Борюсика! – Трошкина махнула лапкой вслед тарахтящему скутеру. – Я видела: Саша его за воротник взял, приподнял и к стеночке притиснул. А это нетипичный подход к проведению деловой встречи, не так ли?

– Для отечественного бизнеса – почти норма, – автоматически возразила я.

И тут до меня дошел смысл сказанного.

«Выходит, Алехандро вовсе не за тобой в театр увязался! – сделал неутешительный вывод внутренний голос. – У него тут какие-то свои дела были, ради них он и приезжал, а с тобой встречаться как раз не рвался, потому и убежал без оглядки».

Настроение мое сделалось черным, как дольчегаббановский плащ, и домой я вернулась мрачнее тучи.

– Вот твоя расческа! – сердито сказала я мамуле, которая с неведомой целью выгуливала по коридору свой воздушный шар с пиратской эмблемой.

– О, как раз кстати! – вскричала она, принимая парикмахерский стилет. – Спасибо, Дюшенька!

– Не за что, – мрачно ответила я, без промедления удаляясь к себе.

Ближайшие тридцать минут я собиралась посвятить рыданиям в подушку и размышлениям на тему: «Почему я нынче такая несчастная и кого за это нужно казнить». Непосредственно к казни я планировала приступить уже на тридцать первой минуте.

Я рухнула на диван, страстно обняла подушку и приготовилась издать первое тоскливое «О-о-о!», но тут на кухне за стеной что-то с грохотом упало, и послышался мучительный нечеловеческий стон.

Я непредумышленно упала с дивана в эффектном спецназовском кувырке, вскочила, споткнулась о подушку, вылетела из комнаты в крутом пике, зацепила плечом вешалку в прихожей, но все-таки опередила на пути в пищеблок хромоногого Зяму. Он прискакал следом за мной, распинав по углам свалившиеся с вешалки одежки. За закрытой дверью ванной загремели падающие флаконы, и в коридор выскочил папуля. Одна щека у него была розовая, а другая белая, вся в мыле.

– Что-о случилось? – трубным голосом проорала бабуля, внеся посильный вклад в общий переполох.

На кухне уже не стонала, а хрипела мамуля. Глаза у нее были огромные, в пол-лица, а вторую половину физиономии закрывала густая светло-голубая пена. С мамули запросто можно было писать портрет младого Синего Бороды! Я онемела, Зяма обалдело выматерился, а папуля сразу же скомандовал:

– Дети, «Скорую»!

– Тьфу! – звучно плюнула мамуля, уронив на пол клок пены размером с мочалку. – Воды!

Она повернулась к нам спиной и согнулась над раковиной. Зяма тоже наклонился, присмотрелся к пене на полу и повторно выматерился, ухитрившись из одних ругательств построить стройное вопросительное предложение. Я тут же озвучила его приблизительный перевод на русский литературный язык:

– Откуда берется эта гадкая пена?

Изначально пена шла из уст мамули, но гадость продолжала жить своей жизнью и после того, как они расстались: голубое месиво на полу шипело, шкворчало и увеличивалось в объеме!

– Басенька, ты как? – папуля устремился к супруге.

– Нормально, – пробулькала она, плещась, как уточка, и фыркая, как морж. – Всё в порядке. Если, конечно, не считать того, что меня пытались отравить!

– Зяма, «Скорую»! – повторил папуля, однозначно прореагировав на слово «отравить».

Он не забыл прошлогоднюю историю с отравлением меня и мамули бледными поганками – тогда только своевременное вмешательство врачей уберегло наше дружное семейство от существенного сокращения.

– Не надо «Скорую»! – быстро попросила мамуля.

Она тоже не забыла, сколько мук ей пришлось принять в больничной клизменной.

– Я понял, пену вырабатывает вот эта хренька! – почти без ругани сообщил Зяма, успевший расковырять синюшную гадость на полу кухонным ножом.

На кончике ножа он держал круглую черную таблетку, от которой во множестве отпочковывались радужные пузыри.

– Да-да, – подтвердила мамуля, поглядев на Зямину добычу с ненавистью. – Это она. А такая была симпатичная конфетка!

Оказывается, с виду вполне невинная и даже очень аппетитная шоколадная бомбошка в серебристой фольге помещалась в надувном шаре, который преподнес нашей великой писательнице анонимный фанат. Теперь, впрочем, мамуля расценивала появление в нашем доме троянского шара как злобные происки своих врагов.

– Какое низкое коварство! – горячилась она, попивая успокоительный коньяк, пока мы с папулей наводили порядок на кухне, убирая лазоревую пену и клочья растерзанного маменькой воздушного шара. – Зная, что я люблю сладкое и ценю красивые жесты, преподнести такой гнусный «подарочек» – отраву в шоколаде!

– Новейшая история Моцарта и Сальери! – ехидно поддакнул Зяма. – Завистливый бездарь травит гения всеми средствами, включая ядовитые конфеты.

– Не сгущайте краски, эта конфета не ядовитая, такую пенистую дрянь можно даже в сувенирном магазине купить – там, где продается горький сахар, шоколад в форме собачьих какашек, мармеладные уши и прочая гадость для праздничного меню в канун Хэллоуина, – сообщила я.

– Тебя разве мама в детстве не учила не тащить в рот всякую гадость? – выбрасывая в мусорку измазанную пеной тряпку, сердито поинтересовался у супруги папуля.

– Как же она могла не потащить? – благородно заступилась за родительницу я. – Расчет у нового Сальери был совершенно точный: любопытство – наша фамильная черта. Разглядев внутри дареного шарика красивую конфетку, я на месте мамули тоже не удержалась бы от дегустации.

«Вот именно!» – многозначительно сказал внутренний голос, дотоле необыкновенно долго помалкивавший.

Эта реплика заслуживала уточнения и развития, но меня отвлекла от перспективного самокопания назревающая ссора родителей. Осознав, что жизни его любимой жены ничто не угрожает, ревнивый папуля чрезвычайно озаботился вопросами супружеской чести и принялся допытываться, как часто и от кого именно мамуля принимает сомнительные знаки внимания.