Зато наше появление не осталось незамеченным! По-моему, на нас с Катькой (и бревновидным венком) не загляделась только покойница, да и то потому, что лежала в закрытом гробу. Мы молчком сгрузили к его подножию нашу погребальную икебану и встали по сторонам домовины, как почетный караул.

Без тяжелого лохматого венка держать равновесие стало гораздо легче, но не все присутствующие были такими же устойчивыми, как я. Даша-Дахамиль рыдала на груди жениха покойной Маруси, накренившись, как тонкая рябинка, да и сам Мурат Русланович заметно покачивался. Мне показалось, что он сильно нетрезв.

Провожающих у открытой могилы собралось немного. Ни родителей Маруси, ни ее незабываемой бронетанковой бабушки не было, но я узнала их соседа-очкарика и подошла к нему.

– Они все в больнице! – вздохнул он, отвечая на мой вопрос.

– Как, и старушка там?! – охнула я. – Неужели тоже инсульт?

– Хуже! – Сосед понизил голос до шепота. – Бабуля Жане в психиатрической! У нее с головой совсем плохо сделалось. Представляете – она стала слышать голос погибшей внучки!

– Каким же это образом? – против воли заинтересовалась я.

Благодаря мамулиным романам я более или менее в курсе основных способов загробной коммуникации, но мне почему-то трудно было представить экспрессивную бабушку Маруси пристально всматривающейся в магический кристалл или перешептывающейся с духами посредством танцующего блюдечка. На мой взгляд, ее бронетанковой натуре гораздо больше подошло бы исполнение оглушительного соло для ударных на шаманском бубне!

– Представьте, она разговаривала с мертвой девочкой по телефону! – округлив глаза до границ черепаховой оправы, объяснил сосед.

– И что же ей сказала Маруся? – Я тоже предельно расширила глаза, серьезно рискуя приклеить ресницы, накрашенные удлиняющей тушью, к бровям.

– Кто же знает? Мы только и поняли, что ей Марета звонила – бабуля беспрестанно повторяла ее имя, размахивая телефоном. Она его, кстати, с корнем вырвала, так и прибежала к нам с аппаратом в руках, – сосед слабо улыбнулся. – Шумела, бедняжка, вдвое громче обычного! Мы с женой для нее неотложку вызвали, а соседи из другого подъезда – милицию. Они подумали, что у нас скандал, кого-то убивают c утра пораньше!

– Когда это было? – зачем-то уточнила я.

– Да мы только проснулись – где-то в половине восьмого!

– Ужас какой-то, была дружная семья, крепкий, так сказать, очаг, и вдруг все рассыпалось как карточный домик! – сокрушенно сказала я Катерине в фойе кафе, где проходил поминальный обед.

Заведение было затрапезное, но его специализированные услуги явно пользовались большим спросом: в каждом из трех зальчиков стучали ложками компании скорбящих. Обслуживали все три зала одни и те же официанты, они сновали из помещения в помещение, разнося комплексные поминальные обеды. Все двери были распахнуты, и в холле, куда мы с Катькой вышли, когда ей приспичило курить, однотипные печальные речи слышны были со стереоэффектом. Это здорово нагнетало и усиливало тоску.

– Люди в черном, – пробормотала Катерина, тщетно пытаясь совместить огонек зажигалки и кончик сигареты. – Они заполонили землю!

За поминальным обедом мы пили водку, отчего Катька утратила четкость мыслей и движений, а меня неудержимо потянуло философствовать:

– Вот так плывешь по морю жизни, плывешь, думаешь, что все хорошо, и вдруг – раз! Айсберг в океане.

– Я в-видела «Титаник», можешь не пересказывать мне с-сюжет, – отмахнулась пьяная Катерина.

Ее неудержимо вело в сторону от реальности – на зыбкую кинематографическую почву.

– Я не про кино, я про жизнь! – обиделась пьяная я. – Про то, как катастрофически разрушился мир этой прекрасной семьи! Практически в одночасье все рухнуло: Маруся в могиле, ее родители прикованы к больничным койкам, а бабушка в психушку загремела!

– И безутешный жених Мурат с разбитым сердцем уезжает из нашего города навсегда! – с тяжким вздохом добавила чувствительная Катерина. – Он уже уволился с работы, купил билет на поезд дальнего следования и выставил на продажу свою квартиру.

– Откуда ты знаешь?

– Даша сказала.

Я досадливо передернула плечами. Мне Даша Жане не сказала ни единого словечка, она даже не смотрела в мою сторону.

«Наверное, продолжает винить тебя в смерти сестрички, – подсказал внутренний голос. – Хотя это, конечно, полный идиотизм».

– У этой Даши наследственная склонность к душевным заболеваниям, – проворчала я.

Катерина меня не слушала. Она глубоко затянулась, секунду помедлила и выдохнула дымное облако, размерам которого позавидовал бы Змей Горыныч. Я закашлялась и отодвинулась, нервно отмахиваясь от драконьего выхлопа.

Переместившись чуть в сторону, я смогла увидеть в ближайшем к нам дверном проеме новых людей в черном. Что интересно, лица некоторых из них были мне знакомы!

– Ты чё стоишь там как неродная? Иди сюда! – поманила меня девица в глухом черном платье монастырской послушницы.

На ногах у нее были балетки, и только они помогли мне узнать в смиренной чернице плясунью из ТЮЗа, которую мы с Алкой уговорили изменить капустным компрессам ради более эффективных ихтиоловых обертываний.

– Я?

Я оглянулась на Катьку – она сидела на подоконнике с закрытыми глазами, откровенно наслаждаясь процессом, о вреде которого без устали предупреждает Минздрав.

Танцовщица-послушница (я вспомнила ее имя – Галка) продолжала манить меня пальчиком. Отказываться от приглашения, сделанного с таким подкупающим дружелюбием, было как-то неловко, и я неуверенно шагнула в обеденный зал. Басовитый дядька, провозглашающий очередную надгробную речь, взглянул на меня с суровым укором, я непроизвольно пригнулась, и тут же Галка дернула меня за юбку, вынуждая присесть. Я опустилась на лавку – моя соседка потеснилась – и безропотно приняла стопку с водкой.

– Ты чё на кладбище-то не была? – шепотом спросила Галка, когда отзвучало ритуальное перешептывание про землю пухом и опустели рюмки. – Тупиковский такую важную речугу задвинул – наши обрыдались!

– Чё задвинул-то? – спросила я, непроизвольно перенимая не свойственную мне манеру речи.

Это что-то вроде мимикрии: я автоматически приспосабливаюсь к стилю речи собеседника.

– Ну, чё! Выдал, что в лице Игогоши мир потерял великого художника, и так ему, мол, и надо.

– Чё, так и выдал?! – шокировалась я.

Выражение удовлетворения фактом смерти великого художника непосредственно на его могиле показалось мне весьма бестактным. Я в доступных выражениях разъяснила эту мысль Галке, и она дала мне правильное толкование важной речуги Тупиковского. Оказывается, «так ему и надо» – это было сказано в адрес мира, который потерял великого художника Игогошу досрочно, не успев оценить и признать его при жизни. Поскольку я, как и мир в целом, знать не знала никакого великого художника с таким именем, мне стало за нас с миром стыдно. Захотелось восполнить пробел хотя бы задним числом, но спрашивать прямым текстом: «Кто такой был этот ваш Игогоша?» я постеснялась.