оправой, но толстыми стеклами, и из-за этих старомодных очков его светлые голубые глаза, искаженные линзами, выглядели немного безумно.

— Григорьев? — холодно осведомился фон Хоффман.

— Все верно, — дежурно ответил Костя, пытаясь хоть немного осмотреть помещение и не выглядеть при этом как восьмиклассник из школы коррекции, которого в первый раз за ручку привели в Третьяковку.

Они находились в небольшой по размерам зале — спортзал в Костиной школе был не намного, но побольше. Зала освещалась тремя огромными хрустальными люстрами, и лампочки в этих люстрах давали резкий и очень болезненный свет. От этого света у Кости моментально начали слезиться глаза. Мраморные стены, украшенные лепниной, как в доме самого успешного цыганского барона. Блестящий паркетный пол, идеально чистый, будто бы, прежде чем пройти по этому паркету, всем гостям приходилось мыть свою обувь с мылом, — вот настолько первозданным все выглядело. А собственно, и все — мебели никакой в этой зале не было.

— Вы опоздали, господин Григорьев, — Хоффман говорил тихо, неторопливо, роняя слова, как мелкие льдинки.

— Я прошу прощения.

— Я вас извиняю исключительно ввиду того, что вы здесь новый человек, — ответил обер-церемониймейстер. — Волнение, юноша, можете оставить за порогом. От вас ничего не требуется — можете общаться с гостями, можете нет. Расслабьтесь, развлекайтесь и наслаждайтесь свободой.

Тут Хоффман поворотился на каблуках и, оставшись повернутым вполоборота к Косте, задумчиво приподнял указательный палец, словно вспоминая что-то.

— У вас будет спутница — милая Дейзи. Я сейчас вас познакомлю. Пойдемте со мной.

Хоффман уже повернулся спиной и направился в сторону еле заметной двери в углу — Костя только сейчас обратил на нее внимание, а может быть, она только сейчас и появилась. Ему не оставалось ничего другого, кроме как покорно пойти за этим кристаллическим обер-церемониймейстером фон Хоффманом.

17

Они шли узкими полутемными коридорами, освещенными газовыми рожками, шли на мягких лапах, почти по-кошачьи — ноги утопали в ковролине. Стены были выкрашены в бордовый цвет, и такого же цвета был ковролин, и Косте, потерявшему счет этим бесконечным коридорам, казалось, будто они сейчас находятся в каком-то старинном театре, где вельможи смотрят спектакли, восседая в отдельных ложах, и вот сейчас они с фон Хоффманом пройдут на сцену, и сцена будет озарена софитами, а из зрительного зала на них будут смотреть богачи в ослепительных костюмах, все как в том сне, который Костя видел дважды, но ничего этого не происходило, интерьер не менялся, и они все так же шли и шли бесконечными коридорами.

Потом коридоры сменились широкими мраморными лестницами с золочеными перилами, и Костя уже устал считать ступеньки, а они все продолжали спускаться, и очень много прошло времени, прежде чем эти лестницы закончились. Наконец Костя, влекомый обер-церемониймейстером, оказался в маленьком закуточке. Плюшевый угловой диванчик, маленький журнальный столик, на столике круглая стеклянная пепельница, чистая и свободная от окурков, — так могла бы выглядеть лаундж-зона в элитном борделе.

— Присядьте пока, — скомандовал Хоффман, указывая на диванчик. — Курить можно. Я позову Дейзи.

Фон Хоффман со строгим выражением лица произнес все эти указания и моментально куда-то исчез. Костя достал из кармана пачку сигарет и, пользуясь разрешением, неторопливо закурил. Он уже успел расплющить бычок о мутное стекло пепельницы, как появился Хоффман в компании миниатюрной блондинки. Ее обесцвеченные волосы, точно легкий пух, были подстрижены в стиле Мэрилин Монро, хотя внешне девушка была совсем не похожа на пин-ап-красотку. Фон Хоффман (Дейзи эта была маленького роста и не доставала ему даже до плеча) сверху вниз посмотрел на девушку и стал похож на строгого гувернера, вот-вот готового отчитать свою нашкодившую воспитанницу.

— Смазливенький, как ты и просила, — вполголоса сообщил церемониймейстер.

Дейзи всплеснула руками, а затем растерянно посмотрела (снизу вверх, разумеется) на фон Хоффмана.

— Развлекайтесь, — бросил на прощание обер-церемониймейстер и горделиво ушел.

— Константин, — спросила Дейзи, — новенький?

— Ага, — ответил Костя, с грустью понимая, что ему всю ночь придется разговаривать с разными людьми, объясняя им всем, что да, он новенький. Сущий кошмар неофита!

Дейзи эта была худенькой до неприличия. Узкое платье на тонких бретельках, нестерпимо сверкавшее из-за россыпи пайеток, открывало стыдливо торчащие хрупкие ключицы и сообщало миру об отсутствии у хозяйки сколь бы то ни было соблазнительных форм. В целом Дейзи, главным образом из-за платья, а еще из-за длинных сережек, усыпанных стразами — грозди этих стразов на ниточках, как на тоненьких страховочных тросах, спускались к обнаженным плечам, — была похожа на маленькую новогоднюю игрушку, очень блестящую и очень драматичную. Нельзя сказать, что она была хорошенькой, да и смешение эпох в ее облике было чересчур нарочитым, будто она очень хотела понравиться и не знала, какую из своих личностей выбрать. Дейзи присела на диванчик рядом с Костей.

— Рубашка, — тихо произнесла девушка, недоуменно глядя на Костю.

— А, это мистер Балакирев виноват, — сообщил Костя. — Он пытался в лимузине приготовить «Кровавую Мэри» и облил меня томатным соком. Мне пришлось переодеваться прямо в машине, а мы и так опаздывали. Утюжить рубашку, увы, было негде.

— Ну, ничего страшного, — Дейзи улыбнулась уголками губ. — Я как раз хотела предложить тебе выпить. Тут прямо за стенкой есть бар. Что предпочитаешь?

— С недавнего времени я предпочитаю прозрачные напитки!

— Я мохито сделаю, — не растерялась Дейзи.

18

Более всего на свете Костя боялся, что на вечеринке у Векслера соберутся пафосные дамы и господа, которые, восседая на роскошных усыпанных подушками диванах, будут рассуждать о высоких материях, с обязательным упоминанием трудов Кьеркегора, Шопенгауэра или Ницше. В компании таких людей он, Костя, провинциал из провинциалов, почувствует себя неловко, ему до конца вечеринки будет стыдно за себя: и за свою провинциальность, и за то, что его не научили в детстве хорошим манерам, и за то, что на втором курсе философию прогуливал.

Чуть меньше Костя боялся, что на вечеринке у аццкого сотоны будут происходить ужасающие вещи, какие-нибудь убийства, кровавые жертвоприношения (спасибо, в одном таком он уже поучаствовал), убиения младенцев, купания красных коней, всяческие извращения, жесточайшие оргии или какие-нибудь массовые совокупления. И принимать, например, кровавый душ ему не хотелось — голышом стыдно, не успел еще к лету подкачаться, а если не голышом, то пафосный пиджак жалко: двести тыщ все-таки, хоть и халявных.

Еще Костя, которому дважды снились Векслер и его свита, опасался того, что ему придется смотреть какой-нибудь скучный спектакль, где Векслер, подвизавшийся на поприще актера, начнет реализовывать свои столетние амбиции. Это была бы очень скучная вечеринка.

На деле же великий бал у сатаны оказался банальной дискотекой. Пожалуй, это удивило Костю более всего. Он чего угодно ждал, но не… Боги, это не более чем